Шестая сфера Не только на вас падают темные тени, И на меня извечная тьма бросала тени свои, Мне лучшее, что сотворил я, казалось пустым, сомнительным, Но разве и вправду не были мелки те мысли, что мне представлялись великими? Уолт Уитмен[KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA] Солнце светит, и все сияет – в зависимости от своей способности удерживать свет и тепло им источаемые. Автомобили и деревья, звери и человеки насыщаются его лаской, и всяк на свой лад несет ее дальше, обогащая мир своеобразием световых оттенков. Он никогда не ожидал от солнца больше, чем оно давало, – оно всегда отдавало все. Главной его задачей было аккумулировать как можно больше благодатной энергии, чтобы стать своеобразной передающей станцией "солнце-Он-человеки". Без сомнения, Он, как и многие из нас, страдал спорадичностью устремлений, и его чрезвычайные усилия в один отрезок времени гасились ленивым себепотаканием – в другой. Поэтому его никак нельзя было назвать постоянным источником света – разве что светляком. Он знал, что за солнцем находятся сферы "всего-что-было-есть-и-будет", и всегда хотел туда попасть. Когда это случалось, Он приносил оттуда лучшее, что мог унести: новые превосходные оттенки огней своих качеств; мысль, обогащенную знанием будущего; подробности своих еще не написанных историй. Попасть в "сферы-за-солнцем" было нелегко. Он с ностальгией вспоминал те редкие моменты безмятежного полета, когда сила вдохновения поднимала его и несла – дальше и выше. Никакой закономерности в нисхождении на него этого благословенного дара он не замечал. Не обнаружил ее Он и на сей раз. Сначала Он даже испугался, когда яркие люминесцентные пятна замелькали у него перед глазами, когда радужные, ослепительно сверкающие кольца размыли подробности окружающего мира. Но потом догадался: то был знак овладения силой и возможность легкого преодоления плотных слоев пространства, обычно препятствующих полету. И Он взлетел. Он без труда миновал первую сферу, где в ярких и зримых образах существовали его детские иллюзии: мечты о полетах в теле, о встречах с волшебниками и множество других, более утилитарных, фантазий. Совсем недолго пробыв во второй сфере "всего-что-было-мило-его-сердцу", Он запросто очутился в третьей. Напряженные токи, связывающие его с персонажами этого волнующего иллюзорного мира, задержали его несколько дольше, чем бы ему хотелось. Восхитительные образы бывших возлюбленных и тех, кому еще, быть может, предстояло оставить след в его душе, завладели его воображением и чуть было не отняли всю собранную с таким трудом силу. Однако мимолетное тревожащее касание духа – едва ощутимый звоночек – заставил его оторваться от чарующего магнетизма неотразимой женской природы. С улыбкой пересекал Он четвертую сферу, ничуть не тяготясь расставанием с атрибутикой и персонажами придуманных им историй. Были они записаны или нет – их аромат с течением времени испарился и вместе с ним то любовное чувство, которое испытывает каждый творец к своему рождаемому или только что рожденному творению. В следующей сфере Он встретился с тем, что очаровало его мгновенно, что пленило его своей иллюзорной красотой – сюжетами своих будущих рассказов. Именно здесь разменял Он львиную долю накопленной творческой энергии на любование новыми историями, новой расстановкой давно известных вещей, доступной в этот момент его сознанию. По возвращении Он, горя от нетерпения, запечатлел в наилучшем, как ему казалось, ракурсе принесенное из надземного. И некоторое время был доволен. Делясь своим довольством с друзьями, Он чувствовал, что делает доброе дело и ныне (о, радость!) является полезным источником света. Однажды, когда удовлетворенность сошла на нет, а тоска по полетам вновь стала беспокоить опустошенное сердце, его посетила тревожная мысль: "А что если данная мне сила предназначалась для полета в более высокие сферы? Что если из этих сфер я мог вынести нечто более полезное для человечества, нежели три-четыре неплохих рассказа?" С каждой минутой мысль усиливалась и, в конце концов, догадка переросла в уверенность: "Да, я упустил шанс! Ни одно мгновение, в силу своей неповторимости, не фиксирует упущенное – новую ключевую энергию, открывающую неизведанные пути и новые возможности..." И Он заплакал. Плакал недолго и отчаянно. А когда прекратил, слабо улыбнулся: солнечный луч прикоснулся к его руке. "На, возьми весь мой огонь, всю мою любовь к миру и стань мной. Стань Солнцем!"
Одиннадцатая заповедь [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA]Дуга огня небесного Ра однажды воссияла на земном горизонте. Дух Ра-дуги созывал все сущее воспользоваться этим естественным мостом и вознестись в небеса. Когда его пламенный зов достиг меня, множества, составляющие мою личность, пришли в волнение. Первыми отреагировали птицы. Они готовы были лететь тотчас же, обещая стремительный перелет туда и обратно: им никак нельзя было надолго оставить крошек-птенцов. Собака, которую настораживало все, что появлялось на ее горизонте, колебалась между желанием ближе ознакомится с неизвестным и недопустимостью нарушения заведенного порядка. Ее соседка – лошадь, мечтая о свободном беге, с опаской поглядывала вверх – лететь она была явно не готова. Мягко переступая лапами, ленивица-кошка даже не думала о полете – она вымащивала себе уютное местечко для дремы. А проворная крыса, сверкая бусинами умных глаз, только посмеивалась: проект "Полет в небо" явно не сулил никаких видимых выгод. Пока явленное колебательное движение моего сознания возмущало пространство разноречивыми устремлениями, некий скрытый безгласый и бестелесный его элемент был уже в Ра-дуге. Обладая способностью перемещаться со скоростью мысли, этот Я-элемент мог одномоментно пересечь весь океан Ра. Однако будучи неразрывно связанным с прочими насельниками мира моего сознания, он полагал своей обязанностью доносить до них в доступной форме всю надземную информацию. Очутившись в сфере ало-малинового пламени, Я-эль немедленно ощутил восхитительную энергию радости жизни. Транслируемые им потоки содержали образы земной зари, пронзительный свежий воздух, напоенный ароматом степных трав и соленым запахом моря, и юных человеков, бегущих по его кромке навстречу ветру, новой жизни, новым свершениям. Коснувшись более напряженной атмосферы розово-оранжевой области Ра-дуги, Я-эль задрожал в ее бодрящих колющих токах. Сейчас он пел о мощи творческой энергии, и в его ликовании угадывалась высокая нота восторга слияния противоположных начал. Немало нашлось во мне готовых "зависнуть" в этой нирване творческой батареи, однако Я-эль, подчиненный притяжению свыше, уже спешил в сферу яро солнечного света. Здесь явно ощущалась огромная потенция к уравновешиванию истекающих и входящих энергий, что побудило его расцветить свой рассказ образами красоты взаимной ответственности и согласованных действий: большие и малые человеки, взявшись за руки, оцепили весь шар земной, являя поруку честного взаимного сотрудничества и справедливого отношения ко всем царствам природы. Эти торжественно-прекрасные картины вскоре были вытеснены целым потоком таких близких и понятных нежных распевов о материнской любви, милосердии и самопожертвовании. Изумрудно-зеленые вихревые потоки щедро дарили Я-элю удивительно проникновенные образы материнства, которые, пробуждая самые теплые воспоминания, звали к достойному подражанию самоотверженности материнского пути и, в конечном итоге, к героизму. Ибо истоки героизма, без сомнения, имеют начало в материнской любви. Все соискатели прекрасного во мне были премного удовлетворены увиденным. Не имея возможности отслеживать направление перемещений своего посланника, они полагали, что на этой высокой ноте его славное путешествие подойдет к концу. Но когда их стали атаковать новые незнакомые ощущения, умилительное довольство погасло, уступая колким, возбуждающим импульсам, понуждающим каждого самостоятельно рождать образы красоты. Так действовали токи бирюзово-небесной голубизны пятой сферы – реактора творческих энергий высокого потенциала. Услаждаясь удовлетворением неукротимой жажды творения мыслеформ, в какой-то момент взахлеб творящие были вынуждены отбросить те свои творческие нахождения, которые много или мало не соответствовали вибрациям сферы синтеза. Ее сапфировая синева, разоблачающая перед Я-элем истоки красоты и множества связей ее организующих, воистину была способна зажигать самые высокие огни восхищений. Когда замолкаешь извне, изнутри и делаешься на мгновение здесь не сущим, можешь вслед за Я-элем проникнуть в седьмую область Ра и ощутить свое неразрывное единство со всем миром и беспредельную полноту жизни. Нет отдельных мыслей, нет образов – нет ничего, кроме нескончаемого тока внутренней гармонии – достижения финального состояния бытия... Встречая Я-эля, кошка лениво потянулась. Конечно, она лгала. Ведь она вовсе не спала, а напротив – старалась не упустить ни одного шанса поймать кайф. Трудяга-лошадь превыше удовольствия ценила возможность нахождения новых творческих приемов. Она довольно ржала, усвоив пару эффективных способов перехода с шага на бег. Птички – о, эти порхающие создания! – тонко ощутив оттенки энергий, от клювика до хвоста пропитавшись красотой, никак не осмыслили увиденного. Зато собака, в меру своего собачьего – не слишком возвышенного – чутья, кое-что уразумела, а непонятное постаралась запомнить, чтобы поразмыслить на досуге. Она всегда была солидарна с подвижниками и, подражая, стремилась тем или иным образом усвоить их нахождения. Что касается крысы – эта откровенно скучала. Она предвидела, что весь этот зверинец, накайфовавшись, вскоре "погаснет", ибо мало кто из них удержит хотя бы некоторую толику небесного огня, позволяющего радикальным образом изменить свое содержание. Побывав в родной для него стихии, Я-эль был вынужден возвратиться в тесную клетку моего сознания – в сумасшедший зверинец несогласованных энергий. Он знал, что скоро период его заключения подойдет к концу (недолга жизнь человеческого сознания), и он, освобожденный, уйдет на родину Ра, где труд его в сферах будет радостен и свободен. А пока... Пока он вынужден жить среди малых плохо организованных элементов – энергий моего сознания, – воспитывая и испытуя их, побуждая к высоким проявлениям и гармоническому сосуществованию друг с другом. Ибо одиннадцатая заповедь гласит: "Каждый живущий получает на время своего существования некоторую часть энергий мира, дабы освоить их и вернуть в улучшенном виде".
Переход Женщинам – строителям Нового мира. [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA]Тусклый свет обрушивался лавиной нестройных звуков. Они были глухими и низкими. Они текли отовсюду, в том числе от тусклых, недвижных теней, заполнявших пространство. Недвижное слабо мерцало живыми огнями... Свет, где ты?! Мысль отозвалась во мне болью, которая тут же вырвалась наружу раздирающими слух вибрациями. Сердце сжалось от их грубости, а затем забилось еще сильней. Звук – проявление моего отчаяния – усилился... Но тут появился Свет. Это был не тот Свет, о котором плакало мое сердце. Но это было лучшее из того, что существовало в этом тяжелом и отемненном мире. Его трепетно светящаяся, подвижная плоть источала тепло, и сознание, полностью сосредоточенное на мне, заливало волнами восхитительной нежности. Он возвращал меня к любви. -------- Любовь... Она насыщала собой все, она была тем светом, который исходил из сердца и проницал все мое существо, электризуя каждую его частицу. Частицы вибрировали в единой гармонии, установленной сердцем, и сообщали моим оболочкам ту степень светимости, которая только и позволяла находиться в здешнем мире. Кроме меня, здесь обитали другие, созвучные мне существа. Да, да все их проявления были бесконечно близки мне. Они радовали и воодушевляли, ибо лучились полным приятием меня и тех, кто был рядом, а также всего того, чего касались их чувства. Мы были заодно. Мое сознание было неотделимо от них. Ощущение слияния в одно целое усиливалось, когда в наш круг опускался Свет. Он был ослепительно прекрасен. У него были привычные нам черты молодого человека, одетого в длинное белое одеяние. Но во всем остальном от нас, детей этого мира, он разительно отличался. Каждое движение его огненного существа воплощало в себе непреклонную волю, которая проистекала из единого кристально чистого источника. Великую любовь источало его сердце. Любовью вибрировало каждое обращение к нам. Любовью взращивалось в нас стремление к самоотверженному служению жизни. -------- Открывая глаза, я снова и снова искала Свет. Но не находила его. И опять кричала от безысходности. Снова и снова теплые, искренне сочувствующие мне существа прижимали меня к себе, полагая меня успокоить. И я успокаивалась, отвлекаясь на разнообразные внешние раздражители: резкие звуки примитивных, грубо окрашенных форм, которыми трясли передо моими глазами, или же процесс сосания, который рефлекторно случался всякий раз, когда в рот попадала любая податливая и упругая форма. Я стремилась полюбить этот мир, отвечать пульсирующим в сердце огнем всеприятия на его проявления. Это было трудно. В этом мире все было разрозненно, он был противоречив сам по себе, а иногда и враждебен. Мне было тяжело оставаться с ним наедине, и я искала поддержки. Чаще всего она исходила от людей этого мира, но порой случалось удивительное, и ко мне являлся Наставник. -------- Однажды, когда мы, едва касаясь почвы босыми ногами, водили хоровод, в его центре вдруг возник Свет. Мы привыкли к внезапным появлениям Любимого, и не испугались. Как всегда, мы потянулись к нему, чтобы он приласкал нас. Но неожиданно были остановлены некоей повелительной силой. Мы присмотрелись: сила исходила от того, кто чудесным образом появился рядом со Светом. – Это – ваш Наставник последнего пути, – сказал о нем Свет. И хотя Наставник сразу же потребовал нашего внимания, в его ауре прочиталось неисчерпаемое сочувствие к нам. Мы потянулись к нему всей душой. Глядя в его лучистые, ярко-голубые глаза, мы легко принимали идущую от него мысль: – Я буду учить вас переходу в плотный мир. Я покажу вам, какие формы сможет приобретать ваша будущая жизнь в связи с избранными вами задачами. Я установлю с вами связь, которая не прервется при переходе и благодаря которой Вы сможете, при желании, всегда обратиться ко мне за помощью. -------- Появление Наставника в мире тягот и тусклого света всегда зажигало в нем пламя радости, и я начинала счастливо смеяться. Дивно было видеть, как явление Родного всему вокруг сообщало более тонкие вибрации. Даже вещи начинали излучать не свойственные им ранее света. В беспомощной плоти, которой я была в глазах окружающих, обращенная ко мне мысль неизменно пробуждала высшее сознание. Я тотчас же вспоминала о миссии, с которой пришла на Землю, меня воодушевляла борьба за преобразование себя... И это было тем более прекрасно, чем ярче горел в моей груди огонь вдохновения. Именно он позволял мне почувствовать близость к Свету, увидеть которого земными глазами я, увы, уже не могла. Наставник помогал мне приспосабливаться к новым условиям: к новому способу общения с окружающими – при помощи осмысленных звуков, к новому – тяжелому и неповоротливому – телу, к особым отношениям с земными воплощенными, которые утеряли осознанную связь с миром Света или же имели с ним такой слабый мысленный контакт, что часто не осознавали его посылов. Он показывал, что любовь в ее новых, земных, формах может быть не менее прекрасной, чем ее надземная ипостась. Он давал понять, что это – единственное сокровище, которого никак нельзя утерять, ни при каких обстоятельствах, и что лишь она есть тот связующий ток, который утверждает связь с миром высоких энергий. -------- Наставник никогда ни с кем не уединялся. Он учил нас всех одновременно, но при этом его мысленная сила непостижимым образом могла разделяться, и тогда всякий, к кому он имел особое поучение, получал его индивидуально. Однажды, когда особенное сочетание токов и химизма, идущего от Светил, были в высшей степени благоприятны, мне были впервые показаны мои будущие родители. Они были еще детьми, и я сразу полюбила их. Мы не раз встречались в прошлых жизнях и не раз были членами одной семьи, что позволяло надеяться на доброе сотрудничество. Но, как предупредил Наставник, отягощение бытом могло его так или иначе нарушить. Расшатать и разрушить его грозили условия того сообщества и того народа, в котором нам предстояло расти и развиваться. – Наставник, душа моя скорбит, когда вижу искажения законов, данных нам Светом. Мне больно, когда я наблюдаю страдания множеств людей, которые не знают путей освобождения. Как им помочь? – Во тьму внесешь ясность Света. Каждый раз, когда тьма непонимания и злобы будет сгущаться, мыслью о Свете, силой сердечного к нему устремления будешь рассеивать ее. – Как узнаю, что я на верном пути? – Сердце подскажет. В походе в Неведомое один надежный проводник – сердце. -------- По мере того как мои волевые усилия получали желанное воплощение, росла приязнь к видимому миру. Он был не так уж плох, когда приходило удовлетворение от сознания любовной опеки окружающих, когда уходили голод и жажда, когда тело, получая мысленные импульсы, слушалось приказа. Однако более сложные задачи пока не имели решения. Трудно было передать мысль людям, которые ориентировались в ней в основном только по ее звуковому выражению. Если по их ауре, по ее вибрациям и, в конце концов, по запахам, идущим от них, я легко считывала движения их души, то эти же приметы во мне оставались для них тайной за семью печатями. Они едва догадывались о моих возрастающих потребностях, но очень часто неверно истолковывали мой требовательный крик. Порой, вместо того, чтобы поднять меня повыше и дать мне лучше познакомиться с окружением, меня развлекали погремушкой, а вместо того, чтобы чаще говорить со мной, ускоряя усвоение смыслов, принимались баюкать... Текущую во мне любовь тогда замещало недовольство, которое заставляло настойчиво искать способы удовлетворения желаний. -------- – Запомни, – говорил Наставник, – только своими руками и ногами сможешь достичь целей, которые будешь ставить в жизни. Никто и ничто извне не сложит узор духа, задуманный тобой. – Любовь Света мне всегда поможет. – Она насытит тебя огненной энергией, но формы этой силе тебе придется придавать самостоятельно – будь то творчество построения жизни или же творчество воплощения надземных замыслов. И Наставник стал показывать проекты моих будущих работ, сотканные тончайшей игрой света, звука и запаха. Они представляли собой не определенные в деталях сюжеты, но лишь прекрасную основу для воображения. Достаточно было взглянуть на любую, чтобы она обрела тонкое воплощение, превратившись в картину с отчетливой композицией света, звука и аромата. – Запоминай увиденное, – говорил Наставник. – Ты сможешь утвердить его в плотных формах физического мира. Захочешь ли, сумеешь ли – все в твоей власти. Задача представлялась мне невероятно трудной, но от этого сердце только ликовало. Только в самых напряженных условиях могло родиться истинное творчество, только в сердце, устремленном к надземному, оно могло обрести самую возвышенную форму. -------- Часто идущие из надземного звуки заглушались неуклюжими земными, часто удивительная игра неземного света перебивалась убогими отражениями солнечных лучей... Возникающие ограничения вновь и вновь становились поводом для преодоления. Но вместе с ростом проявления волевого начала росла сосредоточенность на видимых целях. Это ослабляло памятование о родном для души мире, о любимых Обликах и тут же выливалось в откровенную жалобу. – Что ты, маленькая, плачешь? – голубило доброе сердце матери. – Что тебя так огорчило? Немедленное утешение ослабляло напряженное состояние, а значит утишало отчаянное стремление вернуться мыслью на родину, образы которой становились с каждым днем все тоньше, все неявнее. -------- – Самым сложным для вас будет помнить о родине, – обращался ко всем нам Наставник. – Оно же будет для вас самым насущным. Только соединяя в сердце надземное и земное, построите лучшее будущее для себя и мир земной прекрасный. -------- – Помнишь ли о родине? – Помню. – Живешь ли трудом самоотверженным? – Живу. – Исполнишь ли задуманное? – Исполню. – Любовь Наша с тобой. – Люблю...
Искры мира. Мысли вслух Когда ты поднимаешь руки вверх, то становишься беззащитным. Опущенные, они всегда готовы отразить нападение. Я могу поднять их только тогда, когда устремляюсь в молитве к тебе, Владыко. Так, с поднятыми руками, открытой для любых вызовов, я готова принять бой. Веди меня, Владыко, веди к покорению иных миров, веди туда, где главным оружием становится заостренный меч сознания. ----------- Поведение земных созданий, способных к одновременному коллективному действию, будь то стаи птиц или же косяки рыб, отдаленно напоминает действие нашего общего разума. Достаточно любого внешнего или внутреннего импульса, чтобы в каждом из разумов родилась волна ответа, согласная с другими. Вся наша жизнь подчинена согласованности. Творя одно общее полотно, каждый из нас добавляет свои штрихи, обогащающие картину. Создавая гармоничное целое, мы всегда однонаправленно напряжены, подобно тому как напряжены провода под силой идущего по ним тока. А потому любое действие для нас есть творчество – творчество коллективное. ----------- Мы живем на берегу Вечности. Волной Вечности нас выбрасывает на Землю, а затем уносит обратно. На берегу мы успеваем собрать песчинки опыта, в Вечности они складывают грани единого кристалла, в котором запечатлеваются лики прошедшие. Так собираются сокровища духа человеческого, так переплавляются они в единое целое. Каждый из берегов Вечности – каждая земля – в какой-то момент перестает питать кристалл духа, и дух устремляется к принципиально иному опыту. Волны Вечности переносят его к другой земле – новый берег становится его временным пристанищем. Дух – отважный мореплаватель, он не страшится бурь, он не боится в любое мгновение быть смытым с берега в океан Вечности. Ее непредсказуемость лишь усиливает его страстное стремление к новым испытаниям, к получению нового опыта. – Есть ли пределы путешествию духа?.. – Только если существуют границы Вечности... ----------- Дух – великий художник. Он рисует красками, которые подсмотрел у мира. Он создает свою палитру огненных качеств, которая позволяет ему творить на полотне жизни. У каждого духа своя палитра, свой набор кистей – инструментов опыта. У одного она более гармоничная, у другого звучит диссонансом. Но без того, чтобы приводить свою палитру к гармонии, дух не может развиваться. Он снова и снова будет браться за кисти, чтобы опытным путем определить гармоничность состава красок – своих качеств. И снова, написав множество фрагментов единой картины жизней, останется томим вечной жаждой Красоты. Дух – великий скульптор. Он ваяет все новые и новые формы из любых доступных ему материалов. Из плотных он создает видимое, из тонких – незримое. Дух – придирчивый и всегда неудовлетворенный ваятель. Он постоянно корректирует свои произведения, стремясь приблизить их к Идеалу, одному ему ведомому. Не Идеал изменяется, но то, как видит его дух. Чем пристальнее становится зрение духа, тем ближе к Идеалу становятся формы им создаваемые. Чем тоньше материя, из которой ему приходится ваять, тем более его произведения походят на Оригинал. Дух – необыкновенный скульптор. Подражая Идеалу, он создает множество форм одновременно. Одним движением ваяются плотная, тонкая и тончайшая формы тел, его облекающих. И в это же время мысль его принимает участие в формовании абсолютно всего, чего касается ее неудержимая энергия: будь то иной дух, дальний мир или же сам Идеал. Нет границ творчеству духа, нет пределов его творческим возможностям! ----------- «Сим-сим, откройся!» – стучит обеспокоенный ум во внутренние покои дома. Так стучится он всякий раз, побуждаемый зовом сокрытого за семью замками господина – духа. Будет ли открыта хотя бы одна дверь, приближающая ум к господину, зависит от состояния ума и настойчивости, которую он прилагает. Пусть не обольщается он, что за каждой открытой им дверью обнаружится проход к господину. Как в переднюю любого дома вместе с обувью и верхней одеждой приносится грязь извне, так и во внешних покоях духа задерживается сор недостойных мыслей и мелких переживаний. Господин строг, ничто нечистое к нему приблизиться не сможет. Чем озабочен дух, зачем непрестанно зовет слугу своего? Хозяин бесконечно рачителен. Он постоянно печется о сбережении и умножении своих сокровищ, которые надеется добыть при помощи слуги. Конечно, он знает, что, выполняя эту задачу, его прислужник должен будет немало потрудиться: приложить немало зоркости и сил, чтобы убрать со своего пути весь накопленный сор. Иначе магниты дверей не разомкнутся. В своем стяжательстве беспокойный, вечно стремящийся к приобретению нового, ум подражает хозяину. Он вполне способен удовлетвориться собиранием всего, что успевает заметить. Что же заставляет его ограничивать поиски новшеств и устремляться во внутренние покои? У господина есть мудрая домоправительница, которую он называет Сердце. Именно она понуждает нерадивого слугу спешить на зов господина. Именно она научает неразборчивый ум наводить порядок. Только благодаря ей он может войти в те покои, где начинает слышать речь духа. И только благодаря ее знанию языка, на котором говорит господин-дух, он в состоянии вникнуть в смысл сказанного. Конечно, всезнайка-ум сожалеет, что не может последовать за домоправительницей, когда она, послушная воле хозяина, поднимается по лестнице в верхние покои. Ему остается сидеть и с благоговением ожидать ее возвращения, чтобы после удовлетвориться созерцанием ее возросшей красоты. Сможет ли ум когда-нибудь подняться по заветной лестнице наверх, он не знает, но, всякий раз забывая о предшествующих неудачах, находит внизу новые двери, которые, как он думает, могут привести его к господину. Мудрая домоправительница, наблюдая за ним, не сдерживает улыбки: пускай себе ищет неугомонный, когда-нибудь это ему надоест и он будет везде следовать за ней – знающей истинный путь.
Вести из надземного Луч лазерной указки тонко прорезает темноту ночного неба и, свободно очерчивая контуры созвездий, делает близкими далекие миры. Луч молниеносной мысли стремительно пронзает околоземные сферы и так же остро, как лазер, определяет притягательную область в Надземном. Звезды разговаривают с теми, кто с любовью наблюдает за ними. Вести из Надземного доносятся до жаждущих общения с явью, не постижимой земным зрением. Потоки лучей Большой и Малой Медведицы, или другие, идущие, к примеру, от созвездий Лиры и Ориона, входят в сердца человеческие, оплодотворяя их знанием, разлитым в Космосе. Случается это однажды или становится действием каждого дня, зависит от подготовленности сердца к принятию сокровищ. Не меньшая, а то и большая награда ожидает того, кто отважится сгармонизировать свою мысль с невидимым миром, со сферами тонких энергий. Перед его напряженным внутренним взором вспыхнут огни иной реальности, превращая в быль самые сокровенные ожидания. Кто-то стоит на земле и, увлеченно играя в небе лучом лазера, мечтает о путешествии к звездам, иной же, владея лишь мыслью, прозревает в мир духа, становясь его законной частью. Что мы знаем наверное о мире духа, так это то, что в нем нет беззакония. Там правит наимудрейший, там чистое окружено чистым, благоуханным и благозвучным, и близость устанавливается по сходству. Там чистые души цветам подобны, и цветником этим опекается учитель духовный. Гармония розы в нем соседствует с наивностью незабудки, величественная чистота лилии с детской непосредственностью ландыша... и все цветы роднит любовь к тому, кто проявляет о них заботу. Смущает сравнение с цветком? Но что может быть прекраснее цветка в его постоянной обращенности к небу, в его самоотверженной готовности расточать аромат и сладость нектара, в его неизменной способности отвечать своему предназначению – аккумулировать свет? – Учитель, хочу стать цветком в саду твоем! – Трудись! Я с тобой!– отвечает Учитель. А еще он говорит... Весть первая Новый день в саду Учителя начинается с молитвы. Учитель неустанно учит цветы разговору с Надземным, сердечному проникновению в незримое. Именно оттуда по каналам вдохновения спешат образы Красоты, напряженное искание которых заставляет держать головки, всегда обращенными к небу. Только связь с Высшим питает мир Огнем, необходимым для его преображения. ... стремись, Мой друг, к Мирам Иным, что – во плоти – недостижимы... ведь, устремляясь – мыслью – к ним, ты утверждаешь связь с незримым... ... в Прекрасный Сад, к своим мечтам, презрев земное притяженье, стремись! – Мысль устремляя к Нам, к Нам указуешь направленье... (Е. Туркка) Весть вторая Ранее утро. На лепестке благоуханной розы в капле воды отражается пламенный взор Учителя. Ему ведомо, как горячее стремление освободиться из оков плотной материи рождает чистую слезу подвига... как прежде свершений в сердце загорается мечта о Прекрасном... как облекается она в форму – отголосок картины будущего, начертанного в Надземном. ... НОВЫЙ МИР – не где-то за горами, НОВЫЙ МИР – сознанием – творим... создаётся он не чудесами, но трудом – сознательным – твоим... ... человек, подвигни сердце – к НЕБУ!.. НЕБУ шли – поток сердечных сил... человек, ты Человеком не был, пока – НЕБО – ты не полюбил... НОВЫЙ МИР твори – сознаньем – каждый: кто – в мечтах, кто – в мыслях, кто – во снах!.. возгорится НОВОЕ однажды – в плотных, тонких, огненных мирах!.. (Е. Туркка) Весть третья Прилетели птицы. Они громко кричали, и все, кто был в саду, опечалились, ибо не смогли встретить день молитвой. Когда цветы обратились с жалобой к Учителю, Он заметил, что пути к Новому Миру даются нелегко. Мало научиться, одолевая препятствия, достигать Высот незримых. Завершить подвиг можно лишь, воспламенившись, лишь самому став источником самоисходящего Света. Благословенны дни исхода – из плена тьмы на Свет Мечты – в МИР Братства, Равенства, Свободы, Любви, Надежды, Красоты!.. пройти – сквозь грязь, тоску, жестокость, безОбразие плотных дней!.. дойти – к Огню Мечты Высокой – к ОГНЮ ПРАРОДИНЫ своей!.. дойти, собрав, в Сердечной Чаше, всю Красоту земных путей!.. войти в Мечту! – Обитель Нашу – в ОГОНЬ ПРАРОДИНЫ своей!.. (Е. Туркка) Весть четвертая Никакой буре не сломать цветок в саду Учителя, пока его верность непоколебима. Налетит ли ураганный ветер, обрушится ли сплошной стеною дождь – всегда устоит малый, если в сердце его горит любовь к Учителю. Ее сила устремляет, ее сила окрыляет, ее огонь обращает недостижимое вчера в достижимое завтра. Зову, Зову – Крылатых – к Звёздам! Земля прекрасна, но мала тому, кто ЗНАЕТ, что он создан, творить Великие Дела! Нет высоты такой на свете, куда бы Дух ваш не взлетел! Вам, Мои Пламенные дети, вершить немало Славных Дел! Жизнь на Земле вас научила, как из падений делать взлёт! Даю вам – КРЫЛЬЯ – дети, силы вам Мать сыра земля Даёт! Я Верю в ваше восхожденье, в вас – СВОЙ ОГОНЬ – Я Узнаю! Зову, Зову вас к претворенью любви земной – в ЛЮБОВЬ МОЮ! (Е. Туркка) Весть пятая Поливая сад, Учитель отмерит каждому растению по нужде его: кому больше, а кому меньше. Поболе влаги получает то, которое умеет отдать больше из полученного. Огонь любви Учителя, напитав жаждущее сердце, должен встретить ответный огонь – любви, признательности, готовности самоотверженно служить миру. Люби! Любовью Мир ответит, Он ждёт Любви твоей давно... ведь, ВСЁ, ЧТО ЕСТЬ на БЕЛОМ СВЕТЕ, ЛЮБОВЬЮ – ДВУХ – сотворено... Прекрасен Ты! Твоя улыбка, Твой вздох, Твой каждый шаг, Твой взгляд – из материала мысли гибкой – Прекрасный Мир Любви творят... Прекрасна Я! К Тебе стремленье – ТВОРЦОМ заложено – во Мне. НАМ суждено СО-ЕДИНЕНЬЕ – в ЛЮБВИ, в СО-ТВОРЧЕСТВЕ – в ОГНЕ... Прекрасны Мы – творцы вселенных, иных миров, иных времен... прекрасен МИР ЛЮБВИ НЕТЛЕННОЙ, который – НАМИ – сотворён... (Е. Туркка) Весть шестая Однажды с неба посыпались звёзды. Цветы пришли в такое смятение, что Учитель, прервав свои ночные труды, вышел в сад. Наблюдая волнение цветов, Он улыбнулся: «Не может видимое жить вечно, тогда как невидимое не имеет ни начала, ни конца. Устремитесь к Вечному!» ... много домов в БЕСПРЕДЕЛЬНОСТИ ОТЧЕЙ... сердцу – земному – даруется МИР!.. ВЕЧНЫЙ полёт тебе – СЕРДЦЕ – пророчит, ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ – в своё – сердце прими!.. ДУХА Бессмертного ВЕЧНОЙ частицей будь! В настоящем, грядущем, былом – в ВЕЧНОМ полёте, Небесною Птицей – ВЕЧНОСТЬ старайся увидеть во всём... ... в каждом мгновеньи – явление встречи с ВЕЧНОСТЬЮ, скрытой под сонмом одежд... в ВЕЧНОМ присутствуй и мысли о ВЕЧНОМ – ВЕЧНОСТЬ старайся увидеть везде... ВЕЧНОСТЬ... – прекрасное, ёмкое, слово..., сколько в нём – нежных и радостных нот!.. сердце крылатое, снова и снова – в ВЕЧНОСТИ – Любит, Пылает, Живёт!.. (Е. Туркка) Весть седьмая Порой в отсутствие Учителя в сад заползает змея. Огибая стебли, она поёт свою нехитрую песню: «Зачем тебе, такому прекрасному, жить здесь в трудах и напряжении постоянном? Неизвестно, достигнешь ли дальних звёзд, будет ли построен Мир Новый на Земле... Отдай мне свое сердце, я отнесу его в лощину, и там, в тишине и покое, произрастёт твоя новая жизнь – свободная, размеренная, только для тебя одного...» Землянин!.. брат!.. услышь НАШ ЗОВ!.. еще ты волен – сам – решить, в каком из множества миров – дальнейший путь твоей души... еще есть миг, определить – МИР МРАКА или МИР ОГНЯ?.. ... последний миг – для всей Земли – ОГОНЬ в сознание принять!.. грядёт ОГОНЬ!.. не избежать суждённой, ОГНЕННОЙ, судьбы... решай же, брат!.. горит душа – БЫТЬ иль НЕ БЫТЬ?.. НЕ БЫТЬ иль БЫТЬ?.. (Е. Туркка) Весть восьмая Благодарность Учителю растёт в преданных сердцах. Любовь Учителя, Его защита... – о, с Ним можно многое! Налетела туча, с неба посыпались градины. «Учитель, помоги!» Но рука, укрывающая щитом, всегда направляется с призывом: «Помоги себе сам! Любовью защиту от зла создай – для себя и для других. Возьми любовь на вооружение, во всех случаях жизни». ... не борись против тёмных, конкретных, людей – возмущенье стихий не усиливай в них... всплески тёмных эмоций Любовью своей накрывай!.. утишай бурю натисков злых... БИТВА с Хаосом – главная битва твоя!.. путь Любви – вот, единственно, истинный путь. ... ВЕЧНЫЙ – с Хаосом – БОЙ!.. каждый миг!.. но в боях, центром, только Любовь излучающим, будь!... * * * это непросто – ЛЮБОВЬЮ – согреть, это непросто – ЛЮБОВЬЮ – простить... нужно открытое сердце иметь, чтобы всех, страждущих, – в сердце – вместить... всякого встречного – в сердце – прими!.. если не ты мир возлюбишь, то кто ж?.. сердцем обняв этот плачущий мир, о, человек, мир – ЛЮБОВЬЮ – спасёшь... (Е. Туркка) Весть девятая Цветы очень любят истории, которые рассказывает им Учитель. Особенно им нравится слушать о дальней звезде – Родине Учителя, о Его Братьях, которые так же, как Он, трудятся вдали от Нее. Все Они – истинные Подвижники, а их Родина – удивительный Сад Красоты, который они добровольно покинули ради того, чтобы взрастить подобные Эдемы в других мирах. ... друг, в БРАТСТВО ищущий пути, знай, что назад – не повернуть... знай, к НАМ стремящийся войти, Путь БРАТСТВА – это Жертвы Путь... ... МЫ – БРАТСТВО ДУШ... ты знаешь ли, что это значит – БРАТОМ БЫТЬ?.. не покидать пространств Земли?.. и человечеству служить?.. ... ЗДЕСЬ – не возьмёшь, но лишь – отдашь... ЗДЕСЬ – «МЫ», не «я»... ЗДЕСЬ – «НАШ», не «мой»... ЗДЕСЬ – вечный пот кровавый, наш... ЗДЕСЬ – вечный труд, ЗДЕСЬ – вечный бой... ... у Врат стоящий – да войдёт!.. МЫ рады, Брат!.. тебя ЗДЕСЬ ждут... – труд и борьба... кровавый пот... кровавый пот... борьба и труд!.. (Е. Туркка) Весть десятая Так ли важно цветку непрестанно охорашиваться? Стоит ли задумываться, сколь прекрасен он в сравнении с другими цветами? Пусть отдаст суждение Учителю, когда поутру Тот выйдет в сад. Он не станет сравнивать несравненное. Он скажет о неповторимости индивидуальности каждого и нераздельном единстве всех любящих Его. Только вместе устремившись, наполнив сердца единым желанием Красоты, можно срочно приблизить долгожданное будущее. ... детство закончилось... время взросленья... люди к черте – роковой – подошли: тьма – за спиной, впереди – ВОСКРЕСЕНЬЕ, в НОВОЕ ВРЕМЯ НОВОЙ Земли... ... в битвах незримых с Хаосом грозным, в противоборстве с драконом земным, будем же ВМЕСТЕ – люди и ЗВЁЗДЫ!.. только сплотившись, МЫ тьму победим!.. ... станем же, Братья, ЕДИНЫ сердцами!.. ВМЕСТЕ, под Стягом ВЕЛИКОЙ ДУШИ, будем сражаться, победа – за НАМИ, ВМЕСТЕ – НАМ НОВУЮ Землю вершить!.. ... СЕРДЦЕМ ЕДИНЫ – ЛЮБОВЬЮ БОГАТЫ, ВМЕСТЕ, для НАС, невозможного – нет!.. Братья, Земля – у черты НЕВОЗВРАТА, так, не промедлим же!.. – выберем СВЕТ!.. (Е. Туркка) Весть одиннадцатая Возносят ли насельники сада молитву или поют хором, каждое их действо посвящено Общему Благу. Не всегда их молитва огненна, не всегда из пение безупречно. Чтобы настроиться на торжественный лад, порой приходится просить о помощи брата-соловья, всегда готового звать Прекрасное сердцем. Учитель радуется, когда видит, как стрелы сердечных посылок устремляются к самому Высшему. Молиться можно кистью, словом, звучаньем музыки, движеньем, в них не вложив Огня Живого... – Но есть сердечное моленье. Молитвы – огненно искусство!.. овладевай искусством вечным – мысль, положив на сердце, чувством её напитывай сердечным... не нужно действий, слов, эмоций – пусть только сердце будет с НАМИ... и до седьмых небес взовьётся моленья, искреннего, пламя!.. (Е. Туркка) Весть двенадцатая Как-то раз обитатели сада узрели вдали чудесный белый город. Их восторгу не было предела. «Это вы своими непрестанными мыслями возвели стены этого светлого града, – пояснил Учитель. – Созданное мыслью предстоит построить руками». «Как, разве город уже не явлен?!» – изумились цветы. В ответ они услышали: «Это всего лишь проступившая на мгновение мысль Высшего Мира. Нынче она горит особенно ярко». ... замер люд... – в ожидании НОВОГО ДНЯ – на болезненном стыке времён и миров... через МИГ – воссияет эпоха ОГНЯ!.. этот МИГ будет – яростен!.. ярок!.. и нов!.. через МИГ – после мрака беззвёздных ночей – пробужденье оявится!.. светом зари – НОВЫЙ, ОГНЕННЫЙ, ДЕНЬ – для планеты людей приближается!.. ОН – уже в сердце горит!.. ... пробуждённое сердце, ДЕНЬ – НОВЫЙ – встречай!.. для сближенья миров Свет из сердца – яви!.. всяк из нас – только СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ от ЛУЧА НЕСКАЗАННОГО СЕРДЦА ВСЕЛЕНСКОЙ ЛЮБВИ!.. (Е. Туркка) Весть тринадцатая Нет, ни для одного из них еще не настало время покинуть сад Учителя и улететь к дальней звезде, в миры вечного цветения. Они знают, что мешает им совершить полёт немедля, и старательно добиваются гармонии, которая открывает все пути. Вместе с Учителем они трудятся над тем, чтобы сделать свой внутренний мир светоносным. «Только утонченным, крылатым, наполненным любовью покоряются звёздные дороги. Дерзайте!» ... устремись в ГРЯДУЩЕЕ!.. дано Духу ПРАВО – БЫТЬ в ГРЯДУЩЕМ – вечно... устремись в ГРЯДУЩЕЕ!.. Оно устремит – СЕБЯ – тебе навстречу!.. ... устремись в ГРЯДУЩЕЕ, ко Мне!.. Я – твоё ГРЯДУЩЕЕ, землянин... в Братский Круг – Содружество Огней – устремись безудержно! Будь с НАМИ!.. ... устремись в ГРЯДУЩЕЕ! К Нему устремись всем Сердцем, всей Душою!.. дай СВОБОДУ Духу своему!.. и зови, зови друзей с собою!.. (Е. Туркка)
Сказка о свете [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA]Знаем, что свет Солнца насыщает растения жизнью, но не ведаем, как оный питает нас, человеков. Мы не знаем, но Светозара знает. И не только про это знает она. Ей ведомы все законы мироустройства и то, как эти законы можно применить для устроения жизни на Земле. Главная ее забота – человек. Современный человек так иссуетился, что не замечает привета космических лучей. В давние времена к дарам Космоса относились бережно, с уважением – кто не разумел, слушался знающих и худо-бедно принимал в сердце свое энергии его насыщающие. Теперь же не то что уважения не дождется мудрость надземная, но на смех будет поднята и мракобесием именована. Вот Светозара и взяла на себя труд: мрак развеять и научить людей понимать Космос. Задача, скажем, нелегкая, но для такой искусницы как Светозара – в самый раз. Не сразу научилась Светозара схватывать любой космический луч, когда он касался ее сердца, будь то огненный поток, идущий от Венеры, Урана или какого другого Светила. Но в трудах неустанных ее сердце настолько умудрилось, что само стало притягивать нужные лучи. Поймает бывало Светозара луч благотворный, пропустит его через свое сердце – он и зазвучит на понятном человеческому сердцу языке. А чтобы дошли до многих и многих сердец человеческих нужные лучи, восходила Светозара на башню высокую, брала в руки стрелы меткие и, привязав к ним нити лученосные, рассылала их во все концы Земли. Не покладая рук, не уставая сердцем трудилась Светозара и в конце концов оплела незримо весь земной шар целительной сетью Света небесного. Невидимы нити Света, но чувствует их сердце отзывчивое: как учует, так к Красоте и потянется. Но мало одну ниточку тронуть да мимолетно в свое сердце лучик Света впустить. Надо и закрепить его суметь, и другие лучики найти и присвоить. Кто многие ниточки соберет в свое сердце, тот к Светозаре дорогу найдет – такое правило. И не в заклятии особенном тут дело и не в магии вообще, а в законе притяжения одного сердца к другому. Надо сказать, что, безответно трудясь, Светозара не прекращала верить, что найдутся люди, которые откликнутся на ее сокровенный призыв. Зная о невнимании нынешнего человека к своему сердцу, позаботилась она насытить ум его подсказками о том, как найти и сберечь сокровища Света. С рассвета до поздней ночи вела Светозара записи, подробно рассказывала о свойствах светолучей, которые утверждаются в человеке в виде его разнообразных качеств. Назвав каждый, каждому дав оценку, определила, какие из них пригодятся человеку в будущем, какие преобразят его из человека-животного в сознательного сотрудника Космоса. Нашлись, нашлись люди, которые прочитали труды Светозары и почуяли в себе будущих сотрудников. Преобразилась их жизнь, стали они нарочно искать встречи с сердечным Светом Светозары. Сказка не была бы сказкой, если бы не нашелся добрый молодец, который научился принимать лучи Светозары. И так у него это хорошо получалось, что Светозара признала его сыном и разделила с ним труды свои по просветлению человеков. Духовный сын Светозары – Миросвет – тоже был большим тружеником и шаг за шагом усваивал науку взаимодействия с космическим огнем. И так же, как матерь его, оставлял он человечеству свои записи. Конечно, ни один человек, живущий земной жизнью, не смог бы общаться с незримыми силами Космоса, если бы не научился этому у своего учителя. Учитель Светозары и Миросвета непрестанно насыщал их сердца знанием и неизменно помогал им в их нелегкой жизни. «Я с вами всегда!» – говорил Он, призывая думой о Нем укреплять нить связи. А и правда, весь мир держится магнетическими нитями, привязывающими каждого к тому, что ему дорого. Если дорого земное, материальное – с ним и жизнь связывается, на служение ему – временному, преходящему – жизнь расходуется. Для ищущего Красоты – в себе и в мире – находится привязка иная, естественная. Сама жизнь назначает человеку привязываться к тому, что в ней вечно – к Красоте, к знанию, к ее истокам. Истоки же вечной жизни – в том непреходящем и неощутимом божественном начале, которого человек может коснуться лишь посредством другого человека, успевшего стать Человеком – истинным хозяином себя и своей жизни, управителем Космоса и его законодателем. К Нему, человеку с большой буквы, притягиваются те, кто распознали свое предназначение и захотели уподобиться Ему. Так протянулась нить связи от великого Человека – Учителя – к Светозаре, а от нее – к Миросвету. Так связана серебряными нитями вся Иерархия Света – устроительница Космоса, водительница множества человечеств. Человек великий – не сидящий на троне, упивающийся славой правитель, но воитель и труженик, и к тому же жертвователь. Кровью обливалось сердце Учителя, когда он посылал свою любимую Светозару на Землю, чтобы она помогла земному человечеству вернуться на путь Света. Вместе они отказались прокладывать новые, удивительные космические тропы ради спасения Земли. Труд рутинный, утомительный, а подчас и опасный приняли они на себя, отказавшись от заветных стремлений. «Проснись, человек!» – зовет Учитель. «Проснись, спящий!» – вторят Светозара и Миросвет. Редким эхом разносятся по Земле слабые зовы уже проснувшихся. Все они – и зовущие, и позванные – верят в то, что звучание Космоса и голоса Иерархов в самом скором времени станут доступными для многих, и тем утвердится спасение Земли. С чего начать тебе, красна девица, и тебе, добрый молодец, познание невидимых струн, протянутых из Космоса к твоему сердцу? С самого простого – с желания утвердить в своем сердце доброту и бесстрашие. Будь правдив и настойчив в достижении своем, и ты непременно скоро услышишь чистые звоны нитей Светозары. Она, великая сердцем, по-прежнему на посту – на вершине башни, вместе с Учителем. Как распознать неслышимое и невидимое? Загляни в свое сердце. Если в нем зажглась искра любви – к человеку ли, к животине какой или к знанию, значит откликнулся ты на зов. Раздуй искру, преврати ее пламя, и в его свете увидишь не только узкую земную тропку одной жизни, но и путь твоего духа в беспредельные просторы надземные. Люби, стремись, дерзай!
Медитация [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA]И вот лучший мир открыл врата. И за ними был Свет. Ослепительный, мощный, предполагающий все возможности... Какие формы извлечет мысль из неисчерпаемого? Их всего две. Два ангела. Две дивные, золотоволосые фигуры в белом. Стоящий по левую сторону от Светоча – Сострадание. В руке у него серебряная ветвь. Стоящий справа – Самоотвержение. Он держит ветвь, отливающую золотом. Сегодня, когда творчество мысли так свободно, я подхожу к Ясносияющим и беру из их рук дары: серебро Сострадания и золото Самоотвержения. Ярый огонь возгорается в сердце и стремительно заполняет все каналы моего существа. В пылающих ладонях я держу два раскаленных жезла – меч Сострадания и меч Самоотвержения. «Запомни, – говорю себе, – эту дальнюю Цель, эту силу Огня и способность вмещать и нести Благодать. Запомни: отражения Господа – во всем! Запомни два Облика, в которых ты должен касаться Его отражений. Отбрось все иллюзорные проявления – свои и чужие; они не выражают истинных движений породившего их – движений духа. Так даже злобную личину порождает импульс любви – магнетизм, который и есть изначальное и единственное проявление всего сущего. Обращайся к изначальному в человеке, видь светлое Начало в нем, взывай к его любви – терпеливо, спокойно, безропотно. Действуя Двумя, неустанно утверждай Их действие. В моменты пралайи огненного сознания держи в уме знак S0S: Сострадание, Начало, Самоотвержение. Как бы ни было трудно, не позволяй ничему иному возникать из 0–центра твоего существа, кроме S и S...»
В новом свете [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA]День на исходе, как лодка, прибывающая к берегу – чем явственнее обещание завершения трудов, тем радостней и покойней. Небо на закате этим обещанием горит. Оттеняясь розовым и лиловым, на выцветающий холст небесной лазури ложатся оттенки бледного изумруда. А то вдруг пронзительно ярко отчеркиваются слои оранжевой полоской, теплым светом заливая пол одинокого дома на холме. Его прозрачные стены обнажают свободную от предметов комнату с большим камнем посредине – сапфирово-синим кристаллом, подсвечивающим ее своей холодной, таинственной аурой. Дом на холме, всем существом, вбирает в себя солнечный огонь, готовый щедро делиться живой энергией с теми, кто в ней нуждается. В сумерках его светящиеся стены привлекают драгоценно мерцающих бусинами глаз ночных бабочек и жуков, низко гудящих на подлете. Отдохнув, они летят дальше, уступая место другим нуждающимся в тепле и свете. Что изменилось в доме с появлением человека? Видящий сумел бы наблюсти, как аура владельца, коснувшись накопленных домом излучений, впитала родственные ей энергии и, постепенно расширяясь, стала ярче. Для знающего такое наполнение было бы знаком: человек достаточно восполнил свои силы и скоро у него появится готовность к ночной медитации. Но прежде, неторопливо облачившись в домашний хитон, молодой человек опустился на колени у синего камня. Подобно другим пси-уловителям, у этого камня была своя история. Присвоенный мальчику еще до рождения, искусственный кристалл стал идеальным сотрудником, сообщая своему хозяину обо всех психических воздействиях, отправленных в его адрес. Разумеется, в детстве Хён плохо разбирался в том, о чем «говорил» ему камень, но в свои девятнадцать он вполне овладел наукой различения психических волн, без труда улавливая мыслеобразы, их формирующие. Кобальтово-синее свечение помогало обрести чувство глубокого покоя. Хён погрузился в созерцание мира человеческих мыслей, которые касались его в течение дня. Сердечные приветы от друзей, прилетевшие из разных уголков планеты, вызывали у него горячий отклик: – Люблю тебя... будь счастлив... радуйся! Просматривая новости, которые телепатически не успел принять среди дня, он охотно делился своей, так его окрылявшей: – Сегодня, наконец, учитель позволит мне увидеть его. С трудом удерживая себя от искушения под наплывом чувств войти в экстатическое состояние, Хён досмотрел сообщения до конца и обратился к оставленному им напоследок, от незнакомого отправителя. Едва он впустил его, как дисгармоничная волна больно сдавила сердце, а на лице выступили капли пота: мыслеобраз, вспыхнувший на горизонте сознания, показался убийственным. Хён видел себя в совершенно незнакомой обстановке перевернутым вниз головой, чья-то властная рука крепко удерживала его в этом неестественном положении. – Готов искупить свою вину, простите... – искренне сожалел Хён. Не догадываясь о своем проступке, он стремился как можно скорее утишить негодование неведомого отправителя. Но в ответ летели лишь отражённые, его собственные, мысленные посылки – тот закрылся от него энергетическим щитом. В глазах Хёна сейчас читались боль и недоумение. Он обладал достаточными способностями, чтобы, ухватившись за нить мыслеобраза, проникнуть в сознание его владельца, однако не смел преступать закон: проникновение в закрытую для доступа ауру каралось не менее строго, чем в давние времена вторжение в чужое жилище. Приближалось время встречи с Учителем. Желая вернуть себе самообладание, Хён вышел из дома. Глубоко вдыхая свежий, остро пахнущий хвоей воздух, он выполнил несколько упражнений и, совершенно оправившись, стал глядеть в ночное небо. Там, где горели звезды Ориона, некогда сиял и Сириус – Владыка мира. – Здравствуй, Сириус! Отец, в борьбе сыновей твоих – Урана и Сатурна – ты победил вместе с Ураном. Ты вдохновил его одерживать эту победу снова и снова – до полного избавления Космоса от власти Сатурна. Помогал ли ты сыну-Урану в битве болидов, которая решила участь прекрасной планеты, разрушив ее до основания? Без сомнения, помощь свыше идет всегда, но не всегда мы ее принимаем... Случаются ли в Космосе ошибки или только человеческое сознание, принимая майю за действительность, выбирает путь ошибок? Там, где личная воля пытается оспаривать веление Космоса, поражение неминуемо. Мысль, как это часто бывало, из сферы макрокосма спустилась на землю, напомнив Хёну о знаке неприязни, прилетевшем в его адрес. Во что бы то ни стало, он должен был выяснить, есть ли в том его вина. С этой заботой он и подошел к общению с Учителем. Знак Учителя – сверкающее кольцо с заключенной в нем фиолетовой звездой – появился перед внутренним взором Хёна с изрядной задержкой, уже под утро. Была ли на то воля Учителя или же Хён попросту устал, но оказалось, что незаметно для себя он уснул, лишив свое сознание полного контроля. Теперь он видел себя в окружении кристаллов. Они лежали на полу и парили в пространстве, были природного происхождения и выращенные искусственно. Кристаллы работали: одни излучали свет, другие – поглощали его. Оказавшись в фокусе их лучей, Хён смутно догадывался, что они каким-то образом корректируют работу его центров. Лишь под конец этого удивительного сна ему удалось услышать голос Учителя. Обычно четко доходящий до внутреннего слуха, сейчас он звучал как будто издали: – Сын мой, когда исправишь свой проступок, сможешь увидеть меня. Еще недавно Хён был уверен в том, что любую ошибку, какая бы она ни была, он исправит уже в этом воплощении – усердным трудом и любовью. Однако, ощутив отдаленность Учителя, он вдруг понял – Учителю известно, что исправление потребует больших усилий и немалого времени, особенно если оскорбленный человек не сразу даст свое согласие на связь. Спускаясь с холма, Хён все еще колебался: запросить ли ему разрешение телепатически или же отправиться в Совет самому. Певуньи-иволги спешили ободрить его, когда озабоченный он шел по тропе среди недавно посаженного им леса. На старом пне в лучах восходящего солнца грелся уж, настороженно наблюдая за юркими зелеными ящерками, которые мелькали в траве по другую сторону тропы. То был очевидный знак: с удвоенным вниманием прожить грядущий день, не упуская ни одной подробности. Утренняя свежесть забралась за широкий ворот рубахи, коснулась запястий и вдруг напомнила Хёну о том, что сегодня он еще не умывался. – Я не увидел Учителя... и вместо – этот странный сон... – все это сбило меня, нарушило привычный ритм. Мне, и правда, стоит быть внимательней. Свернув с тропы, Хён пошел между маленьких сосен. Ах, как хотелось бы ему, чтобы они поскорее стали взрослыми... Стоило позаботиться об этом и уделить время для мысленного подращивания саженцев – пусть растут быстрее. Глядишь, к концу его жизни безлесый холм, наконец, станет достойным украшением округи. – Поговорить с соснами, узнать об их биоритме, правильно чередовать воздействия в течение лунного месяца... – мысли Хёна неожиданно прервало неприятное ощущение. Легкое сдавливание горла говорило о том, что кто-то ищет с ним связи. – Знаешь что произошло?.. Уже знаешь новость?.. Случилось невероятное... – голоса друзей и сотрудников звучали взволнованно. Тень тревоги легла на сердце, заставляя его биться чаще. – Скоро буду! – ответил Хён и поспешил отключиться от телепатической связи. Но вместо того, чтобы, в самом деле, поскорее добраться до летной площадки у подножия холма, он продолжил свой путь, бережно обходя сосенки. Едва он сделал несколько шагов, как на глаза ему попалось несколько колючих колобков – двое больших и троица малышей. Они быстро перемещались в ту же сторону, куда направлялся Хён: – Хвала небесам, вы живы! – обрадовался юноша. – Значит вы не пропали, а занимались выведением потомства... Наблюдая за милыми зверьками, Хён вслед за ними подошел к широкому ручью, который весело бежал по склону. Зачерпнув солнечно сверкающей воды, он плеснул себе в лицо, потом еще раз и еще... Все его проблемы сами собой отошли куда-то на задний план, уменьшились до размеров обыденных забот и... вдруг кто-то сзади коснулся его плеча. От неожиданности Хён покачнулся и, потеряв равновесие, оказался в ледяной воде. Намеренно долго поднимаясь на ноги, он успел рассмотреть на берегу женщину средних лет, почувствовать ее настроение, и, прежде чем вступить в телепатическое общение, уже знал, что перед ним тот самый человек, которого он ищет. Женщина не спешила что-то сообщать мокрому с ног до головы юноше. Она лишь подтолкнула его, чтобы он шел к дому наверх, а сама последовала за ним. Дрожа всем телом, Хён стал вызывать внутренний огонь, чтобы согреться. По мере того как одежда просыхала, его мысль все больше сосредотачивалась на Учителе. Во всех сложных ситуациях такое сосредоточение само собой зачиналось по велению сердца. От ярого сердечного огня мысль становилась кристально ясной, приводя к высшему разумению. «Ярая Земля уявлена на самом большом развитии интеллекта. Но ярое развитие интеллекта без знания духа опаснейшее свойство. Ярый интеллект – суррогат знания духа; но ярое знание духа без интеллекта оявляет мудрость, которая движет всей эволюцией Космоса. Ярое высшее свойство есть знание Духа на согласии его с интеллектом». Почему сейчас в его сознании вдруг всплыли эти строки из книги Матери? Что можно было прояснить о данной конкретной ситуации из самого общего суждения? Когда Хён поднялся наверх, он почувствовал, что его одежда уже совсем высохла, а еще он обнаружил, что по соседству с его домом появился другой – временный, из светонепроницаемой материи, похожий на старинный шатер. Создавалось впечатление, что теперь он не волен распоряжаться своей жизнью. – У меня отбирают свободу, – подумал Хён. Незнакомое ощущение, о котором он узнал, изучая старинные хроники, вдруг охватило его. – Видимо, это и есть чувство унижения. – Мне жаль, – ответила на его мысль женщина, – но я ничего не могу поделать со своим гневом. На глаза Хёна наворачивались слезы и, казалось, в душе зрел протест. Он не знал лекарства от подобных состояний, но арсенал его волевых решений имел на вооружении одно универсальное – годное на все случаи жизни. – Учитель, – воззвал Хён, – дай наставление! – Берегись ядовитых вибраций, стремись в будущее и не подпади под влияние настоящего. Следуй простым решениям, пока восходишь на гору. Будь благословен! – волна высокой энергии тотчас же заставила Хёна встрепенуться. Ответный ток благодарности Учителю еще сильнее укрепил в нем настрой на удержание равновесия. Хён вежливо кивнул женщине и не говоря ни слова пошел в свой дом. Переодевшись, он сел в позу для медитации и попытался получить внутреннее видение о делах в своей лаборатории. Однако, к своему удивлению, ментального доступа он не получил, не сумел он связаться и ни с кем из сотрудников. Подобно птице, которая в поиске выхода из помещения, бьется о стекла закрытого окна, мысль Хёна пыталась пробиться к самым разным источникам информации. Очевидно, что чья-то, более сильная, воля направляла его к одному конкретному видению, которое наконец предстало перед ним. То был фрагмент общепланетных новостей – драматичный, непосредственной связанный с проступком Хёна. Откуда, из каких глубин его существа поднялась эта боль? Как он сможет пережить такое? Хён поймал себя на ощущении, которое предки, похоже, характеризовали как отчаяние. – Немедленно прекрати! – резанул слух категорический приказ. Вздрогнув от неожиданности, Хён открыл глаза: над ним стояла женщина – его новая соседка. Ее взгляд был уже не так холоден, как раньше, но все же стена отчуждения продолжала закрывать ее от мысленного с ней общения. – На вот, возьми, – сказала она, и вдруг в руках Хёна очутился его давний друг – синий камень. Ошеломленный, юноша не мог осознать, как такой тяжелый предмет в один момент легко переместился на расстояние более трех метров. С детства усвоивший правило – не поднимать камень и даже не касаться его, он не представлял, что когда-нибудь будет держать этот священный для него предмет в руках. Женщина вовсе не собиралась беречь его чувства: – Хён с Холма Ориона, тебя любят, многие благословляют... – подзарядись этим и прекрати идти на уступки своей слабости. Обнимая камень, юноша, и правда, постепенно ощутил облегчение. Обретая душевную легкость, он, однако, все сильнее тяготился изрядным весом своего сокровища. Осторожно опустив камень на пол, он поднял глаза на женщину: – Что будем делать? – Посмотрим, – сказала она и ушла в свой шатер. Каждому из них сначала предстояло обрести равновесие, прежде чем приступить к исправлению ситуации. К ночи женщина вернулась. Возможно, ее привлек светящийся мягким светом дом Хёна, а может, она успела успокоиться? – Я – Ле из города Солнечных Врат, руководитель центральной группы планетной защиты. Остальное тебе уже известно из новостей. И все же... Мне бы хотелось услышать от тебя твою версию произошедшего. Хён низко склонил голову: – Вы все уже видели. – Да, видела, но мне нужно узнать тебя поближе. Хён был готов к исповеди – необходимой части предстоящего искупления –и пожелал начать ее с самого хорошего – со своей детской мечты. – С самого детства я мечтал стать астрохимиком: лучи звезд и планет всегда казались мне сказочно прекрасными и манили разгадать их тайну. – Твои родители – астробиологи. Ты не хотел пойти по их стопам? – Меня всегда больше занимало, о чем думают звезды, чем то, какая на них есть живность. – И звезды, и планеты, и астероиды... В тот злосчастный астероид ты тоже влюбился? – О нет, простите! – разговор, который и так был непростым для Хёна, становился все мучительней: никогда прежде не слышал он столь трудный для восприятия тон – требовательный и полный недоверия. Наверное, когда-то давно подобным образом обращались к тем, кого называли врагами. «Как грубо!» Казалось, даже огни светлячков за окном померкли, а бабочки, перестав трепетать крыльями, намертво прилипли к стеклам; где-то вдали пели цикады, но возле дома Хёна царила непривычная тишина. – Хён, сынок, я пытаюсь приготовить тебя к испытаниям. Моя строгость поможет тебе сконцентрироваться... Итак, вернемся к астероиду... Зачем ты его задержал? Если бы только Хён мог представить, к чему приведет секундная задержка небольшого астероида, он никогда бы не стал провоцировать своих сотрудников. – Держите его хоть секунду, хоть две, – молил он группу. – Я только поймаю луч. – Сильная у тебя группа, – заметила Ле. – Впятером удержать такой скоростной астероид – не шутка. Что вы использовали? – Усилители мысли и магниты для сбора космического мусора. – У вас есть доступ? – Да, вместе с астробиологами мы используем магниты для сбора мелких камней. – Чем привлек тебя этот осколок? – Мне показалось, что в его излучениях присутствовал самосвет – морий. Нужно было постараться поймать их все лучеуловителем. – Ты азартен? И вновь обвинение не по адресу. Все равно что назвать того, кто влюблен, азартным. На самом деле, найти в Космосе редчайший на Земле морий было другой – «взрослой» – мечтой Хёна. – Около двух секунд задержки... – в задумчивости произнес он. – За эти две секунды, твой камень успел на два градуса изменить наклон орбиты и врезаться в более крупный астероид, над отклонением которого наша команда работала полгода. Столкновение ускорило его, и, вместо того чтобы пройти по касательной, он полетел прямо на нашу планету. Перед Хёном снова возникла страшная картина из новостей: огромный камень на большой скорости летел к планете и, разрушив ее заградительную сеть, готов был упасть на одну из самых населенных областей. Еще за пределами планеты его траекторию удалось скорректировать так, что в конечном итоге он попал в пустынную местность, вызвав лишь ряд локальных землетрясений. Однако брешь в планетной сети вовлекла в нее страшный ураган, который бушует не утихая, унося человеческие жизни в западном полушарии планеты. «Восстановим заградительную сеть!» – зазвучал призыв Совета ко всем, кто мог добровольно поделиться своей психической энергией для восстановления. Если бы только было можно, Хён превратился бы в живую заплату на дыре в сети, но, увы, как поступить на деле, он не представлял – один он еще никогда не работал в Космосе. – Пойдем со мной, – вывела его из ступора Ле. Она отвела Хёна в свой шатер, где, к его удивлению, он обнаружил большое металлическое зеркало – усилитель пси-энергии. – Располагайся, где тебе удобней. Пока наш добросердечный Совет взывает к добровольцам и сам готов положить свои жизни на спасение планеты, мы с тобой займемся конкретной работой. Ты будешь удерживать лучи, которые направляют из башни, а я постараюсь их закреплять. Готов? Хён не знал, удастся ли ему сразиться с хаосом заодно с разумным светом звезд, но никогда так сильно не желал спасти планету, даже ценой своей жизни. – Учитель, я готов, – подумал Хён. Мысль его, войдя в область тонких энергий, достигла башни Владыки, проследив, куда направляются идущие оттуда лучи. Мощным потоком они лились сейчас в надпланетную область, лишенную защиты. Она виделась зияющей дырой, из черной пасти которой в атмосферу врывались страшные вихри. Всем, кто присоединился к спасению планеты, силой мысли, объединенной с Мыслью Владыки, предстояло соткать из лучей фрагмент сети, соединив его с основной защитной сферой. Хён собирался сконцентрировать все свои психические силы на удержании лучей и утверждении их в определенной области пространства. В клубах бурого газа, рассекаемого мечами лучей, он видел множество крохотных светящихся точек – человеческие сознания своих сопланетников. Погорев некоторое время, они гасли – люди отключались, чтобы восполнить запас психической энергии. На смену им тут же появлялись другие. Но Хён отдыхать не хотел. Весь свой огонь, умноженный мощью пси-усилителя, он жаждал отдать тотчас же и сполна, только чтобы скорее оказать помощь человечеству планеты. – Остановись, Хён, вернись... – касались его слабые сигналы извне, но они сразу же терялись в пламенеющем вихре сознания, устремленного к единой цели. – Хён, Хён... да очнись же!.. – Любимый... любимый... это была плохая идея... вернись к нам!.. Хён продолжал наблюдать, как рождаются ячейки сети, созданные его и Ле усилиями, но чувствовал, что постепенно его внимание рассеивается, и вместе с грозными картинами Космоса уходит ощущение страшного напряжения. – Где я? – слабым голосом позвал он, пытаясь пошевелить онемевшими пальцами. Но раньше, чем получил ответ извне, он вдруг вспомнил, что в прошлой жизни его тоже звали Хёном и так же, как тогда, он совершил серьезный шаг. – Хён, ответь, пожалуйста, зачем ты это сделал? – не давали ему покоя сотрудники. Они делали все возможное, чтобы поскорее поставить его на ноги, но и по праву требовали от него ответа. Что мог ответить им Хён – новоиспеченный руководитель астрохимической лаборатории: что был не уверен в правильности принятого им решения; что почувствовал некий импульс, идущий из прошлого, и потому погрузил себя при помощи особого состава в глубокую медитацию? По дороге Хён думал о том, удалось ли ему искупить свой кармический долг, и, если да, то почему в этой жизни он до сих пор не встретил своего истинного духовного учителя. Слабый ветер шевелил листву на деревьях Холма Ориона, и она тонко звенела, за что и прозвали деревья хрустальными. Русло протекающего здесь ручья заметно углубилось, и он превратился в малую речку. По мере того как подрастал лес, живности в нем прибавилось. Поднимаясь, по склону, Хён был приятно удивлен, заметив в траве пару длинных ушей, явно принадлежащих зайцу, встретил он и оленя, и любимых им колючих колобков... Вместе со стайкой говорливых птичек он поднялся на самый верх. От его бывшего – открытого со всех сторон свету – дома осталось одно основание. Напрасно искал он поблизости большой синий камень, его нигде не было. Хотел ли он встретиться с ним, как со своим старым другом, и вновь испытать радость от сердечных приветов бывших друзей? Вряд ли это было необходимо, в этом воплощении Хён полагался лишь на свое сердце – наиболее совершенный концентратор психической энергии из всех существующих. – Ты прав, – донеслось откуда-то издали. – Никакой аппарат не заменит сокровище человеческого сердца. Знакомый голос, но еще сильнее – близкая, волнующая энергетика, в одно мгновение разожгли в душе Хёна огонь восхищения. Казалось, тот, кого он больше всего мечтал увидеть, вот-вот предстанет перед ним. Однако из-за деревьев вдруг появилась женская фигура... та самая странная Ле, сотрудничавшая с ним в последние часы его предыдущей жизни. – Но как, как вы здесь?! – сознание ученого не могло смириться с явным нарушением закона природы: сейчас женщине должно было быть не менее трехсот лет, но выглядела она, как и тогда, едва ли на сорок. – Разве важно, сколько лет Солнцу? Важно лишь то, что оно светит, – улыбнулась женщина. Это было любимое высказывание Учителя... – Учитель... – отказываясь верить глазам, только и смог вымолвить Хён. – Сынок, я не мог тогда оставить тебя одного, в такой трудный для тебя момент, потому использовал тело своей ученицы. – Но как вы могли так грубо обращаться со мной? – недоумевал Хён. – Бывают в жизни такие моменты, когда иначе напрячь огненную энергию не получается. Сердце Хёна ликовало – вот он, Учитель! но облик смущал. – Какие детские у тебя представления о преходящем, – улыбнулась дама Ле. Ее фигура начала терять четкие контуры, и Хёну стало вдруг ясно, что перед ним мираж – видение, которое, рассеиваясь, обнажило высокую мужскую фигуру в одежде восточного адепта. Благодаря пребыванию в уплотненном астральном теле, Учитель казался нездешним, весь его тонкий, сияющий облик не умещался в рамках здешнего мира. Хён бросился ему навстречу, но тут же был остановлен суровым окриком: «Не подходи!» Не подходить... Могло ли быть большим разочарование ребенка, которому не дали подержать в руках любимую игрушку, или ученика, мечтавшего коснуться хотя бы края одежды своего обожаемого наставника? – Разве важно, сколько лет звездам? – донеслось до Хёна с той стороны, где только что стоял Учитель. – Важно лишь то, что они светят... – беззвучно отозвался Хён.
По ступеням вниз. По ступеням вверх [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA]Мужчина средних лет, ничем не примечательной наружности, вошел в гостиничный номер и, споткнувшись о стул, который кто-то оставил на дороге, беззлобно чертыхнулся. В это время где-то в заоблачной вышине, а лучше сказать в мире нездешнем, некто потерял равновесие, и его отбросило вверх и в сторону, а потом и вовсе стало относить прочь от того места, где он раньше находился. Волевым усилием он вернулся назад и отправил мысленное послание для мужчины из гостиничного номера: – Полегче, пожалуйста, с выражениями. Мужчина, который взялся было за спинку стула, чтобы отодвинуть его в сторону, резко одернул руку и уставился на стул так, как если бы тот был чем-то потусторонним. Некоторое время он стоял без движения, очевидно не зная, что предпринять, но затем, почти убедив себя, что ему послышалось, шагнул в сторону, намереваясь обойти злосчастный стул. – Очень рекомендую поставить стул на место, к столу, иначе снова на него наткнетесь. Голос, мелодично звучащий в голове, испугал Матвея не меньше, чем в первый раз, но, пробудив в нем поистине мальчишеское любопытство, вынудил его набраться смелости и вступить в диалог. – Ладно, – сказал он, обращаясь к невидимке. – Если ты не стул и не какой-нибудь другой предмет, у тебя должно быть имя. Как тебя зовут? – Меня зовут Фотий. Я – ангел. Матвей не причислял себя к верующим, ему не нравилась кажущаяся бессмысленность религиозных обрядов, а рассказы об ангелах и существах им подобных он однозначно относил к области мифов. – Но почему я? – недоумевал он. – Чем я могу быть полезен той сущности, в которую не верю? – Если хочешь, расскажу. Только устройся сначала. Обживание номера Матвей начал с уборки стула и закончил переодеванием в новый спортивный костюм. Из-за туч выглянуло солнце и без церемоний заглянуло в комнату, озарив светом ее непритязательную обстановку. Зажмурившись, Матвей потянулся, как кот на припеке, и, наслаждаясь атмосферой беззаботности, подошел к окну, наполовину задрапированному тяжелой малиновой тканью. Отогнув край шторы, он выглянул во двор. Там никого не было, только деревья роняли листья, устилая землю золотисто-красным ковром. Без нарядного покрова оставалась лишь аллея, ведущая ко входу в бывшую усадьбу, переоборудованную не так давно в гостиницу. – Нравится? – напомнил о себе тихий голос. – По-моему здесь не хватает женских фигур – из мрамора или хотя бы из гипса. – Когда-то давно они здесь были... – Откуда ты знаешь? – Можешь считать меня ангелом усадьбы. – А разве так бывает? Это, кажется, только домовые привязаны к строениям. – Я – исключение. Я наказан. Не помню за что, и это тоже наказание, но уже много лет обитаю здесь, общаюсь с постояльцами, оказываю им помощь. Добрые дела всегда помогают достичь заветной цели. Матвей улыбнулся, знакомство с провинившимся ангелом показалось ему забавным и увлекательным приключением. – Тогда подсоби мне в работе. Вообще-то я – инженер-проектировщик, но, когда на нашем производстве склады переполняются, таким, как я, принудительно-добровольно предлагают поработать коммивояжерами, – вот и езжу по городам, предлагаю продукцию... Поможешь мне распродаться в твоем городе? – Не могу, – проговорил ангел без энтузиазма, как будто устал отвечать на этот неоднократно задаваемый ему вопрос. – Это испортит твою жизнь. Было более чем странно, что одна успешная продажа, которая стоила бы Матвею меньших усилий, чем обычно, могла как-то повлиять на его дальнейшую судьбу. Тем не менее, он не стал развивать эту тему – гораздо интереснее было побольше узнать о личности невидимого собеседника. – Послушай, могу я увидеть тебя? – вглядываясь в белоснежный, без единого изъяна потолок, спросил Матвей. – Только не там, – отозвался Фотий, – а в воде. Посмотри на кувшин. Удобно устроившийся на диване, Матвей нехотя повернулся на бок. Его взгляд, скользнув по лакированной столешнице, остановился на простом кувшине, стоявшем на таком же незамысловатом подносе вместе с двумя стаканами. Заметив, что вода в сосуде вдруг изменила свой цвет, он резво вскочил и подбежал к столу. К своему удивлению, на слегка выпуклой стеклянной поверхности он сумел рассмотреть отчасти искаженное изображение: светловолосого юношу с короткими волосами, зачесанными набок, одетого в брюки свободного покроя, синюю косоворотку и неопределенного цвета жилетку. Опасаясь, что ненароком обидит ангела, Матвей поспешил сдержать улыбку, но Фотий, чье отражение в воде тут же исчезло, вовсе не был расстроен: – Знаю, мой вид анахроничен, но он не более необычен, чем мое явление перед людьми, – и триста лет тому назад, и сейчас... Сердце Матвея сжалось от странного чувства, когда он представил, что эта утонченная, богатая глубокими знаниями и опытом сущность по сути находится в заключении. За три века, пусть даже в таком приятном месте, и человеку стало бы тошно. – Вера, – отреагировал на мысль человека ангел. – Только она спасает. – Но во что? – В то, что непременно удастся вернуться – к тому, без чего не можешь жить. Как говорят люди, «вернуться домой». Ночью Матвею спалось неспокойно. Ему снилось, что он пытается найти свой дом и не может этого сделать. Потом, когда не понятно как он все же оказался внутри, он так и не смог отыскать свою квартиру, хотя долго ходил по каким-то лестницам, страдая от усталости и беспокойства. Не выспавшийся, утром Матвей был достаточно рассеян и не сразу нашел крем для бритья, который попросту забыл выложить из сумки. Намыливая лицо, он едва ли помнил о чем-нибудь другом, кроме того, что видел перед собой. Потому, как гром среди ясного неба, прозвучало в голове предупреждение: – Осторожно, не порежься! Теперь из зеркала на Матвея смотрела изрядно сдобренная кремом физиономия с застывшим взглядом, до которой еще не успела добраться неумолимо нависшая над ней рука с одноразовой бритвой. Подмигнув своему отражению, Матвей почувствовал себя гораздо бодрее: видно голос ангела моментально оказал на него отрезвляющее воздействие. – Ты же говорил, что не помогаешь, – прошепелявил Матвей, старательно выбривая щетину на выпяченном вперед подбородке. – Этого я не утверждал. Я не могу помочь тебе получить какие-то выгоды, но в чем-то более важном поспособствовать могу. – В чем-то более важном... – пытаясь вникнуть в смысл фразы, повторил Матвей. Однако взглянув на часы, тут же позабыл о своем намерении: до встречи с потенциальным покупателем оставалось не более двадцати минут. К кабинету директора местного заводика он прибыл вовремя, но судя по уклончивости ответа его уже немолодого хозяина и нежеланию встречаться с посетителем взглядом, стало очевидно, что сделка не состоится. Шагая по пыльному тротуару, Матвей думал о разных мелочах, например о том, что нужно будет успеть почистить перед отъездом туфли. Зачем-то сунув руку в карман куртки, он нашарил там свистульку, которую, наверное, положил туда кто-то из детей. Сначала он прижал ее к губам, но после вдруг начал дуть в нее – свистулька запела птичкой. Редкие прохожие смотрели на него с улыбкой, а то и недоумевая, но Матвея это не смущало: он воспоминал о доме. – Итак, я уезжаю. Вынужден попрощаться, – едва переступив порог гостиничного номера, объявил он. – Рад был с тобой познакомиться, – в голосе ангела сквозила интонация печали. – Буду рад встретиться с тобой снова. – Ну уж нет, сюда я больше не вернусь, по крайней мере, пока этот старикан занимает директорское кресло. При встрече с двумя другими клиентами в следующем городе Матвею повезло больше. Переговоры – и в том, и в другом случае – увенчались успехом: были заключены сделки на поставки солидных партий рекламируемой им продукции. Матвей воображал, что последняя поездка, завершающая командировку, станет триумфальной. Однако заведующая логистического отдела крупного завода поспешила охладить его пыл, заявив, что рассмотрит его предложение только в рамках конкурса. Памятуя о том, что настойчивость в сфере сбыта нередко заставляет клиента изменить мнение на противоположное, Матвей еще некоторое время продолжал нахваливать детали, комплект которых он заблаговременно положил перед заведующей, но та была непреклонна. Когда все разумные доводы были исчерпаны, он зачем-то стал наблюдать за изящной рукой с тонкими пальцами, которые то и дело перемещались по экрану планшета. В такт плавным, а порой и порывистым движениям над ее ухом слегка подрагивал завиток русых волос вместе с тонкой сверкающей цепочкой, свисающей с округлой мочки, – так и тянуло дотронуться до нее. Залюбовавшись, Матвей непроизвольно протянул руку по направлению к милому лицу. Несмотря на то, что он тут же одернул себя, женщина успела уловить этот непроизвольный жест: – Вы, что?! И вообще, что вы тут еще делаете?!.. Матвей замялся: – Я только хотел предложить вам... Он явно не знал, что, на самом деле, собирался сказать, но завороженный выразительным взглядом глаз цвета темного янтаря, которые все еще горели от возмущения, вдруг произнес: – ... познакомиться с ангелом... – Это Вы-то – ангел? – рассмеялась женщина. Какой красивый смех! – Матвей был окончательно сражен. И со свойственной мужчинам горячностью, когда дело касалось обольщения противоположного пола, принялся уговаривать свою визави. – Это в Н-ске, совсем недалеко отсюда – ангел обитает там. Он очень интересный и судьба у него поистине драматическая. – Ах, он еще и не местный, – иронизировала женщина, но потом тон ее голоса приобрел свойственный авторитарным людям резкий оттенок. – Вы, конечно, неверующий. Если бы это было не так, вы бы знали, что ангелы вездесущи и не привязаны к месту, а голоса в голове – от лукавого. Суровая отповедь не сбила Матвея с толка, напротив, он встал со своего места и, глядя сверху вниз на должностное лицо, тоном, не допускающим возражений, произнес: – Но если вы так хорошо в этом разбираетесь, вы просто обязаны помочь ближнему исследовать этот случай. Женщина на мгновение растерялась, но затем тоже поднялась на ноги. – Я, хоть и христианка и стремлюсь помогать ближним, но вам нужно обратиться к священнику, он обо всем вам расскажет. – И вам самой нисколько не интересно? – игриво улыбаясь, посмотрел на нее Матвей. – Мне ваш флирт неинтересен, – сухо ответила хозяйка кабинета и показала на выход из помещения: – Прощайте! Уже стоя в дверях, Матвей обернулся и, глядя на склоненную над столом хорошенькую головку начальницы, сказал: – Поеду в Н-ск на вечерней электричке. Если хотите, присоединяйтесь, буду ждать. Расхаживая по перрону, Матвей испытывал разочарование – не было сомнений, что его новая знакомая не отважится на такой безумный поступок. Вместе с тем, его тешила мысль, что он сможет более обстоятельно поговорить с ангелом и что стоит заранее запастись подходящими вопросами. Мила все-таки пришла. Она появилась перед самым отходом поезда, когда Матвей уже перестал ее ждать. На ногах у нее были резиновые сапоги, на голове – косынка, как будто она собралась в церковь или по грибы. Она была явно чем-то расстроена, и на все попытки Матвея наладить диалог отвечала односложно. По прибытии молча дошли до гостиницы-усадьбы, где сняли два отдельных номера. Матвей был рад, что удалось попасть в тот же самый номер, что и раньше. Почти позабыв о своей спутнице, он раздумывал, с чего бы начать беседу с ангелом. Но тот первый обратился к нему: – Друг, для чего ты вернулся? – Чтобы поговорить с тобой. – Уверен? В глубине души Матвей знал, что это не так и потому ничего не ответил. Поудобнее устраиваясь в кресле, он достал из кармана список вопросов: – Итак, вопрос первый: кому ты служишь? – Служу Солнечному Владыке, которого верующие обычно называют Богом. – Он – энергетический сгусток или человек? – Он – синтез вселенских энергий и высшее проявление человека. – Он – выше всех? – Он поставил выше себя Мать. – Мать Христа? – Нет. О Ней знают только на Востоке. Они считают ее Матерью Мира и Матерью нашего Владыки. – Значит, Мать и Отец Вселенной... – то, что Матвей сейчас узнал, было для него более логичным, чем то, как истолковывали основу мироздания в церкви. Это зажгло в нем интерес и жажду узнать больше. И ангел рассказал ему известный восточный миф про рыбу-пространство и духа-змея, оплодотворяющую ее, поведал о зарождении Космоса и появлении человека на Земле, а также дал понятие о доктрине перевоплощения и законе кармы. Наутро Матвей не мог поверить, что сумел воспринять столько новой информации, и, несмотря на то, что поспать удалось совсем немного, чувствовал себя очень бодрым. Он сбегал в кондитерскую за пирожными и в магазин – за шампанским и конфетами. Для себя он купил орешки, так как сладкого не любил. Когда сервировка стола была завершена, Матвей постучался в номер Милы. Она не сразу откликнулась на его стук и вышла, одетая в пальто, наотрез отказавшись идти к нему в номер. – Но как же встреча с ангелом? Этот вопрос заставил ее задуматься и после выдвинуть условие: дверь в номер должна оставаться открытой. Усадив женщину за стол, Матвей попытался поухаживать за ней, но она остановила его: – Ну и где же ваш ангел? Матвей посмотрел на кувшин, все так же стоявший в центре стола, а затем почему-то на потолок и мысленно позвал: – Фотий, пожалуйста, покажись. Ангел не замедлил ответить, но ответ был неблагоприятным: – Токи пространства сегодня не способствуют проявлениям. Мне тяжело будет это сделать. Матвей молчал, но сердце его молило. Ангел выдержал паузу, после чего сообщил: – Скажи ей, чтобы смотрела на воду, я покажусь на мгновение. И правда, его изображение держалось на поверхности сосуда считанные секунды, но зоркий глаз женщины успел ухватить суть. – Но какой же это ангел?! – возмутилась она. – Что вы меня дурачите?! Это же половой из трактира – явно сущность от лукавого! Меня до сих пор дрожь бьет. И она поспешила выбежать из номера. Схватив куртку, Матвей последовал за ней. Не обменявшись ни словом, они дошли до большого парка. Там, как в пустынном храме, тихо догорали лампады осенней листвы, отражаясь заревом на темной глади пруда. – Не знаете, утки уже улетели? – спросил Матвей, приметив двух крякв, не спеша проплывающих мимо. – Вы же видите, что нет, – неохотно отозвалась Мила. Присев на скамейку около пруда, она вдруг заметила: – Но, может, это последняя пара, которая просто не смогла улететь. В ее голосе было столько грусти, что Матвей невольно взял ее за руку. Высвободив руку, она отсела от него подальше, почти на другой конец скамейки. – Вы ничего не знаете... – Откуда же мне знать, если вы все время молчите, – Матвей уже предчувствовал тяжелое объяснение, но надежда на то, что он сможет найти утешение и разрядить ситуацию, придавала ему уверенность, что в конце концов все обойдется и закончится чем-то приятным. – Моя беда в том, что я не могу вернуться в церковь. Мне больно, но к Богу обратиться не могу... – Вас отлучили? – Нет. Я сама себя отлучила. Мой грех непростителен, такое не прощают. – Это люди не прощают, возможно церковь, но Отец не может не простить своего ребенка. – Но вы же ничего не знаете! На глазах женщины блеснули слезы. Матвей поднялся и зашел за скамейку: – Теперь, наконец, когда Вы меня не видите, можете рассказать обо всем? Ожидая, пока Мила отважится заговорить, Матвей с удивлением наблюдал, как она достала из сумки носовой платок и солнцезащитные очки. В очках она выглядела менее беззащитной, но платок, крепко зажатый в кулаке, выдавал ее волнение. – Это случилось три года назад. Я тогда была очень привлекательна и очень хотела нравиться мужчинам. Особенно старалась перед мужем сестры. И достаралась: он ушел от нее и стал моим мужем. Вначале сестра как будто возненавидела меня, но через несколько месяцев все изменилось. Она стала звонить мне, общаться, как раньше, просила, чтобы я присматривала за детьми и даже оставляла их с нами на несколько дней. Все было у нас хорошо, пока однажды в церкви она не потеряла сознание. В больнице, куда ее отвезли на скорой, она призналась, что давно больна раком и что скоро уйдет от нас в мир иной. В тот же день все мое счастье было разрушено: муж собрался и ушел вместе с детьми к ней и строго-настрого запретил мне появляться в их доме... и даже на похоронах. Лишь иногда, пока сестра была жива, мне удавалось поговорить с ней по телефону... Сейчас Матвей сильно пожалел, что не удержал Милу в гостинице. Он не представлял, чем можно помочь этой бедной, заблудившейся душе, но был уверен, что ангел знает. Каково же было его удивление, когда в голове зазвучал знакомый голос: – Вернись на место и скажи ей, чтобы не лукавила. Пусть признается: она сама отреклась от Господа. Матвей неспешно обходил скамейку. Не смея быть столь категоричным и слово в слово повторить вердикт Фотия, он нарочно медлил, обдумывая ответ. Нарядный селезень и его скромная утица уже успели повернуть назад и теперь снова проплывали мимо. Полураздетые березки на противоположном берегу, казалось, напоминали о том, что пора отрешиться от суеты и безропотно принять состояние покоя. – Я должен Вам передать то, что мне только что сказал ангел... – решился Матвей. – Не называйте его ангелом, – раздражаясь, запротестовала Мила. Как будто уже жалея о своем признании, она держалась теперь еще более отчужденно. – И потом, как он очутился здесь? Вы же говорили, что он привязан к месту. – Увы, не знаю, что вам по этому поводу сказать. Но могу передать его слова. Женщина повернулась в его сторону, и Матвей принял это движение за разрешение говорить. – Так вот, Фотий мне объяснил, что не сознание греха вас не пускает в церковь, но не пускает обида... на Бога... Наверное за то, что он будто бы отобрал у вас все, что вы любили... Пока Матвей изъяснялся, с трудом подбирая выражения, Мила сняла свои непроницаемые очки и смотрела на него тяжелым взглядом. В нем отражались самые разные эмоции: гнев, обида, жалость к себе... Оно было привлекательным и отталкивающим одновременно. – И даже сейчас ты чувствуешь влечение... – неожиданно прорезался голос ангела. – Ты же видишь, я пытаюсь сдерживать желания, – покраснел Матвей. – Пойми, любовь – это то, что живет в человеке независимо от внешних воздействий. Часто он считает, что это другие люди зарождают в нем огонь. Но они лишь подбрасывают дрова в этот изначально горящий костер. Попробуй направить загоревшееся в тебе чувство на кого-то другого – на жену, детей или хотя бы на этих уток, и ты увидишь, что любовь, живущая в твоем сердце, одна и та же – ко всем. И только похоть твоя, жаждая удовлетворения, пытается обмануть твой мозг, обещая, что любовь к этой женщине – особенное чувство. Сейчас Матвею очень хотелось, чтобы ангел замолчал. Не стоило труда заметить, что теперь он говорит иначе, чем раньше, – более убедительно, более откровенно... – Ты прав, я стал другим; я освободился. Думаю, подошел срок, и мне дано было выслушать историю этой женщины и понять, что, совершив проступок и не желая трудиться, чтобы снова заслужить доверие Владыки, я сам закрыл себе доступ к Нему. По закону Космоса, пресечение притяжения к Высшей силе, низвергло меня в более низкую сферу и обрекло на беспамятство. Я наказал себя сам и, осознав это, ныне воспрял духом. Теперь я готов очиститься и вознестись в Отчий Дом. Смотри на воду! Матвей, как это часто бывает с людьми, которые ожидают увидеть чудо, остро нуждался в свидетелях. Не отрывая взгляда от поверхности водоема, он закричал: – Смотрим на воду! И Мила, и случайные прохожие стали всматриваться в свободный от листьев участок воды, хорошо освещенный солнцем. На мгновение зеркальная гладь вдруг отобразила фигуру ангела – в белоснежном хитоне, с длинными волосами и сияющим ореолом вокруг головы. Лицо его было лицом Фотия, и в то же время в нем теперь чувствовалось что-то неземное – чуждое и вместе с тем прекрасное. – А-а-а! – закричал кто-то, не в состоянии вынести вида ослепительной вспышки, которой завершилось видение. Матвею тоже пришлось крепко зажмуриться. Сердце его билось так часто, что он был вынужден опуститься на скамейку. – Очищение... вознесение... а для меня – крещение... крещение огнем, – продолжал пульсировать свет в его закрытых глазах. Успокоившись, Матвей вспомнил о Миле. Женщина сидела, опустив голову на колени, ее плечи вздрагивали. – Не плачьте, пожалуйста, все теперь образуется, – подвинулся к ней Матвей. – Хотите я отведу Вас в церковь? Помолимся вместе. Мила приподняла голову и посмотрела на Матвея с укоризной: мол, зачем смеяться над чужой бедой. Но Матвей не шутил: – Я не умею молиться по правилам. Но я знаю, что если от всего сердца попросить, то будет дано. Я буду просить за вас. Не для выгоды вашей – этого нельзя. Но попрошу, чтобы в вашем сердце были мир и любовь... Пойдемте... По возвращении из церкви, они разошлись по своим номерам. Матвей задержался в гостинице дольше Милы, его поезд отходил утром. Он бродил по номеру, не торопясь собирая вещи. Взявшись за проволочный хвостик, чтобы откупорить бутылку шампанского, он вдруг раздумал и отправил ее в дорожную сумку. Вслед за ней туда же пошла и коробка шоколадных конфет. – Стандартный набор коммивояжера, – грустно улыбнулся Матвей. – В стремлении облегчить себе путь, мы упускаем возможность напрячь наши силы, чтобы получить новый опыт... Расправиться с пирожными было минутным делом – все они, по мнению Матвея, годились только для того, чтобы быть выброшенными в мусор. Но внезапно заявивший о себе голод заставил его изменить решение. В глубокой задумчивости счищая с лепешек красочные башенки из крема, Матвей без удовольствия жевал бисквит, заедая его орешками. Не отрывая глаз от кувшина, он воображал, что разговаривает с ангелом: – Поставщики нового оборудования всегда, прежде чем уехать, оставляют руководство по эксплуатации, но ты, открыв мне новую страницу мироздания, больше ничего не оставил. Это непрофессионально. Нужны ключи, больше ключей, чтобы разобраться в этом механизме... Никто не поверил бы Матвею, если бы он рассказал обо всем, что приключилось с ним в этой командировке. Да он и не собирался рассказывать. Лишь о толстой книге, которая теперь неизменно лежала на ночном столике рядом с кроватью, пришлось сказать жене, что ее подарил один пассажир. На самом же деле, появление книги оставалось для Матвея загадкой. А случилось вот что. Когда он вошел в транзитный поезд, строгая проводница потребовала у него билет и паспорт. При этом она не столько рассматривала предоставленные ей документы, сколько то и дело поглядывала в Матвеево лицо, как будто соображая, тот ли он человек, который ей нужен. Матвей не на шутку обеспокоился, когда она, ничего не сказав, повернулась к нему спиной и пошла в свое купе. В недоумении следуя за ней, он дождался, пока она выйдет из служебного помещения. – Вам просили передать, – сказала проводница, протягивая ему книгу в голубом переплете. – Кто просил? Мне?.. – Матвей готов был засыпать ее вопросами, но женщина была не из словоохотливых. Она подтолкнула его к окну в коридоре и показала пальцем на перрон. Там, в направлении противоположном ходу поезда быстро удалялась тонкая высокая фигура в нелепой по нынешним временам одежде – косоворотке синего цвета и свободной жилетке. – Видно не можешь ты, Фотий, обеспечить доходчивость изложения без того, чтобы сначала не устроить встряску, – смахивая непрошенную слезу, улыбнулся Матвей. Справившись с волнением, он обратил внимание на то, что в книге лежит закладка – обрывок газеты, где на свободной от печати кромке неумелой рукой выведен номер – 36. Под этим номером в книге Матвей прочитал следующее: «Нужно каждое движение сознания устремлять к потоку эволюции, каждый шаг жизни считать неотъемлемым от совершенствования. Форма застывшая пригодна для повторения, но поток не повторяет ни одной волны. Сон или бодрствование, работа или отдых, движение или покой – одинаково все несет нас к завершению плана жизни. “Как оторванные листья”, – скажут робкие. “Как зерна посева”, – скажут разумные. “Как стрелы света”, – скажут смелые. Кого пугает шум потока, тот еще не родился в духе. Кто летит с волною, тот может мыслить о дальних мирах».
Дорога к Храму Утро тридцатого дня рождения застаёт меня в салоне самолёта, в намерении совершить длительный перелёт на другой конец страны. Пока салон заполняется людьми, ожидающими отрыва от земли, иллюминаторы продолжают собирать сведения о наземном и по-военному лаконично докладывают о том, что творится за бортом: заканчивается посадка, убирается трап, статичную картинку стеклянного здания аэропорта неожиданно сменяет другая, но и та не задерживается надолго, и вот уже мелькание кадров за стеклом не оставляет сомнений в том, что авиалайнер трогается с места и, разогнавшись на взлетной полосе, внезапно отрывается от земли и начинает набирать высоту... В соседнем кресле сидит священник. Знакомимся. Оказывается, отец Серафим, не так давно завершил обучение и теперь летит, чтобы начать служить в местном приходе. – Я из тех краев родом, – сознаётся он. – Сначала жаждал вырваться из рутинного быта, познать новизну, напитаться широтой мысли. Теперь потянуло назад – к чистоте облика нашей природы, к её бескрайности, к присутствию Господа в ней... Помните, у Зинаиды Миркиной: Оставь тревогу, рядом дышит Бог, Оставь себя, оставь свои заботы. Чем неподвижней ты сидишь у ног, Тем больше будет силы для полёта. Душа немая, Господу внемли. Внемли, как лес вечерний Богу внемлет. Чем дальше улетишь за Ним с земли, Тем больше света ты прольёшь на землю... Священник словоохотлив, и я понимаю, что, когда он завершит свой монолог, я не смогу умолчать о цели своей поездки. Думаю, ему не понравится то, что я ему скажу, но глядя в его светлые, такие искренние, молодые глаза, чувствую, что не смогу уклониться от ответа. – А я лечу на Белую гору, в храм Луча. В первый раз... Глаза отца Серафима меняют своё выражение. Ожидая увидеть в них тень осуждения, я усиленно соображаю, как буду исправлять эту неудобную ситуацию. Но меня упреждает мой собеседник: в его взгляде, едва мелькнув, холодок отчуждения быстро сменяется сочувственным интересом: – И что, уважаемая, вы ожидаете там обрести? Ответить на этот вопрос я не готова. И не потому, что не задавала его себе раньше и не пыталась найти на него ответ. Казалось мне, однако, что ни один из безграничных даров, которые обретались в Храме другими, не мог быть добыт инструментом моих способностей. Откровенничать же о дальних целях с человеком малознакомым, пусть и призванным в силу профессии выслушивать излияния доверившихся ему, совсем уж неловко. – Быть может, укрепить веру? – подсказывает отец Серафим. Отставив сомнения в сторону, говорю первое, что приходит в голову: – Скорее, очиститься... очистить сердце... – Сердце очищается в долгой молитве, – с глубоким убеждением произносит мой собеседник, но потом, задумавшись, вдруг признаётся: – Читал я ваши книги... Допускаю, что путь просветления не один. Есть те, кто достигает и без канонической молитвы... Однако без связи с Господом возжечь в сердце чистый огонь веры нельзя. Имеете ли вы такую связь? Легкий озноб, стремительно взлетевший вдоль позвоночника снизу-вверх, как мне кажется, свидетельствует о мимолётном бессловесном обращении к Владыке. Но что считать откликом на эти краткие попытки установить связь? Откровенно говоря, не знаю, потому отвечаю уклончиво: – Прилагаю старания к этому. Отец Серафим деликатно кладет свою теплую ладонь на мою похолодевшую руку: – Желаю вам, голубушка на вашем пути обрести благословение Господа. Если будете стараться, непременно добьётесь. – А теперь отдыхайте, вам понадобятся силы: и на встречу с горой, и для предстояния в храме. С этого момента наше напряжённое общение превращается в вежливое добрососедство. Молодой человек в черной рясе, достав из сумки книгу в потёртом переплёте, бережно открывает её и погружается в чтение. Я же отворачиваюсь к окну и принимаюсь рассматривать расстелившиеся внизу поля ватных облаков, полные света и простоты безмыслия. Думается, что, когда человек, подобно им, так же чист и безмысленен, он может чуять касания Высшего и даже улавливать путём внутреннего слышания дивные откровения. Живу надеждой когда-нибудь получить этот трудно нарабатываемый дар, а значит не оставляю попытки установить момент тишины в сознании. Закрываю глаза, добиваюсь относительной неподвижности тела и, постепенно затихая, в какой-то миг ненароком погружаюсь в сон. Усиленный микрофоном голос бортпроводника заставляет меня проснуться, и я машинально подчиняюсь его указаниям. Ещё не вполне взбодрившись, пробираюсь к выходу и сажусь в автобус, который везёт паломников к горе. По-настоящему же осознаю близость к цели своего путешествия, только оказавшись около каменного исполина, белоснежной вершиной устремленного в синее, без единого облачка небо. «Нет, не хочу идти вместе со всеми», – решаю я и усаживаюсь на обломок скалы, спиной к тропе, по которой остальные поднимаются на гору. «Девушка, не задерживайтесь долго, солнце напечёт», – заботливо предупреждают меня. И правда, чувствую, как на припёке тело постепенно наливается тяжестью. Но после вынужденного многочасового заточения хочется побыть на воле, глотнуть горячего, некондиционированного воздуха, впитать красоту предгорья, преклониться перед величием горных хребтов, почуять сродство с родной планетой... Слёзы признательности невольно наворачиваются на глаза. Но полно, сейчас не время расслабляться и нежиться. Пора оставить это несвоевременное погружение в мир первоприроды и отправиться на поиск высшего в себе. Звук удаляющихся шагов затихает и я оборачиваюсь к горе, которая настоятельно зовет меня наверх. Но вдруг, буквально в метре от себя, вижу женщину, которая стоит и смотрит в мою сторону, по-видимому ожидая, когда я замечу её. – Прошу прощения, – с явным иностранным акцентом произносит она. – Я, как и вы, хочу идти уединённо. Но вот я увидала вас и почувствовала, что мы должны идти вместе. Вы так не считаете? Иностранка невысока, светловолоса, с невыразительными чертами лица, но что-то в её облике располагает – быть может, её добрые, грустные глаза. Я пожимаю плечами, и она, приняв такой неопределённый ответ как разрешение выбирать самой, следует за мной. – Вам уже есть тридцать? – доносится ее голос из-за спины. – Сегодня исполнилось. – О, поздравляю! Это истинный праздник – в первый разрешённый день посетить храм, да ещё такой, – и она показывает в сторону белокаменного строения, расположившегося на одном из склонов горы. Раньше я никогда не слышала, чтобы кто-то называл этот день «разрешённым». Задаюсь вопросом: почему до сих пор не решалась переступить порог храма Луча? Ведь не существовало прямого запрета молодым людям посещать его раньше определённого возраста. Однако практика показала, что более ранние визиты порой приводили к нервным, и даже психическим расстройствам, так как по естественным причинам высшие центры у молодых находились в спящем состоянии, и в этом случае пламя Луча возбуждало лишь низшую природу человека. Пани Агата печально вздыхает: – Знаете, как тяжко не иметь такого храма в своём краю. Наши традиционалисты не такие свободные мыслители, как у вас, они не допускают мысль о том, что Луч нашего Владыки может быть и видим, и слышим... Говорят одно: это не может быть правдой, потому что никто не знает, что такое этот ваш Луч. Одни видят его как световой столб разных оттенков, другие – как сплошной поток света, а многие вообще ничего не видят, только что-то чувствуют... – Удивительно, что такое очевидное явление не признаётся до сих пор – это не в духе времени. О признании в научном мире говорит международная премия, присужденная нашему учёному. Если помните, он доказал, что после посещения храма у всех нормальных людей меняются ритмы мозга, они становятся невосприимчивыми ко всему плохому, настраиваются на любовь к ближнему. Губы Агаты растягиваются в грустной улыбке, в глазах появляется влажный блеск. – Я уже старая и помню тот день, когда в вашей стране открыли первый храм и главный священник сказал... – на мгновение она запинается, как бы припоминая, и затем, воодушевившись, пересказывает знаменательную речь, которая открыла зелёную улицу строительству храмов Луча: – Луч – это Благодать Господа, которая проливается на людей непосредственно, без предварительных обрядов. Каждый в Луче, если есть на то его духовная готовность, может ощутить Высшее Присутствие... Пытаясь ободрить свою спутницу, я беру её за руку. – Будут и в вашей стране такие храмы, не сомневайтесь. Уже открылось несколько у ваших соседей. К тому же, никакой не секрет, можно и без посещения храма и словесных формул утвердить связь с Высшим, ведь сказано: «Не молитесь всяко, но в духе». Улыбка понимания на лице Агаты сменяется выражением печали. – Я вам признаюсь, – говорит она тихо. – Однажды я приезжала в вашу страну и кого-то видела, – здесь она замолкает: кажется, ей трудно решить, стоит ли ей делиться сокровенным с абсолютно чужим человеком. Но желание оживить далёкие события, вновь пережить некий затаённый опыт, берёт верх: – Это случилось на праздник Покрова. Тогда мне было немногим больше, чем вам. В то время тяжко болел мой маленький сын. Ничего ему не помогало: ни молитвы, ни лечение. Потому я решилась пересечь границу и войти в храм Луча. Я была так опустошена, что ничего вокруг не замечала. Просто зашла и стала. Не знаю сколько, стояла и молилась Матери Божьей. И вдруг, в какой-то момент, увидела высокую лестницу, а на вершине... Её саму. Она стояла на самом верху, и от Неё шёл сильный свет, так что невозможно было рассмотреть подробно, как она выглядит. Неожиданно она стала спускаться, подходить всё ближе и ближе ко мне. Почему-то мне стало страшно, хотя Она была так прекрасна. Но мой страх куда-то делся, когда я увидела, что Она несёт. В ее руках был младенец, похоже мальчик. Она шла, бережно прижимая его к груди. Когда она приблизилась ко мне, я увидела, что мальчик сильно похож на моего маленького сына, и очень обрадовалась: мой сын будет жить! Но на щеке Матери вдруг показалась слеза, она отдалила от себя младенца и протянула его мне. И тогда мое сердце упало, я поняла: это не мой сын, это – Её – Сын, младенец Христос. Она хочет разделить со мной – своего – Сына, как раньше разделила Его с миром, чтобы дать мне утешение... спасти от боли потери... Мы остановились, и я обняла ее. Было ещё не холодно, но я чувствовала, что она вся дрожит, как в ознобе. – У вас опять что-то стряслось... – Да, вы правы, – отстранилась от меня Агата. Она достала из кармана носовой платок и, вытирая лицо, уже почти без выражения, сказала: – После смерти моего первенца, родился второй сын. Вырос, нашёл жену, родил двоих детей... Теперь они все в больнице... в тяжёлом состоянии... после автокатастрофы... – Мне жаль... – я не знала, что еще сказать, и мы пошли дальше молча и порознь, словно это признание поместило нас в два разных мира – тени и света. По дороге я всё думала, как же привлечь Агату на свою сторону, в мир света, но, увы, на ум ничего не приходило. Все формулы, стучащиеся в обособленность мира тени теряют свою силу и выглядят сухими и безжизненными. Единственным спасением для израненного сердца может стать лишь его собственный свет. И я стала про себя молиться, чтобы помочь ему в этом. Возможно, эти крохи доброжелательности помогли моей спутнице приободриться: когда мы подошли к храму, она выглядела умиротворенной, обняла меня и поблагодарила. Еще издали, любуясь зданием храма, я отметила для себя, что оно проще, чем казалось на фото. Только купол, увенчанный замысловатой формы антенной, ослепительно сверкал на солнце и выглядел по-праздничному нарядно. Было известно, что он выполнен из сплава металлов с наилучшей проводимостью энергий Тонкого мира – совместная разработка учёных и специалистов-психоэнергетиков, практикующих приём и распознавание этих энергий. Прежде, чем войти в храм, мне хотелось настроиться на приём высшей силы, способной, как я полагала, дать серьёзный толчок работе по изменению моего характера. Остановившись у массивной, покрытой резьбой двери храма, я попыталась вызвать во внутреннем взоре изображение Владыки. Однако, как я ни старалась, последствия давешней встречи с Агатой давали себя знать: перед глазами стояло её лицо, в ушах звучал её огорчённый голос... Моим ожиданиям, похоже, не суждено было осуществиться: погружённость в майю сиюминутного закрывает доступ в мир духа. Но позволить себе сдаться, когда позади остались тысячи километров пути, я не могла. «Ни одна встреча не бывает случайной, значит, так было нужно», – и я решительно отбросила от себя змейку заползающего в душу уныния. Взбодрившись, я наконец решилась войти в храм, и едва окунулась в его атмосферу, как все мои колебания тут же отлетели на задний план, оттеснённые новыми, несущими небывалый подъём впечатлениями. Здесь, в торжественной тишине, почти не нарушаемой движениями человеческих тел, царила высокая красота. Со стен на меня смотрели любимые образы. Фрески, выполненные по произведениям великого Рериха, прославляли строительность явлений Великого Владыки и Матери Мира. Внизу их гармонично дополняли копии и оригиналы скульптур другого моего любимого мастера – Алексея Леонова. Но главенствовала в храме огромная, занявшая почти всю стену напротив входа, роспись по картине «Матерь Мира». Бестрепетная, Она царила над миром в Вечности, даруя жизнь и любовь. Где-то там, в синих водах, раскинувшихся у ее ног, было сокрыто и моё начало, и зерна духа всех тех людей, которые присутствовали в храме и мечтали приблизить к Ней своё сознание. Кто-то стоял в обычной позе, кто-то сложив ладони, находились и те, кто сидели в позе лотоса, и те, кто занимали скамьи вдоль стен – главным условием позы был прямой позвоночник, только так можно было быть уверенным, что поднявшаяся по нему энергия полетит стрелой ввысь и привлечет такую желанную ответную. Постаралась выпрямиться и я, и настроиться на обращение к Высшему, но красота храма не отпускала. Тихо ступая босыми ногами по застеленному чем-то мягким полу, я стала перемещаться вдоль стен, горя желанием бесконечно длить минуты восхищения. Чистая молитва доходит – У подножия Христа она расцветает серебром. Чистым синим огнем пылает зовущее Слово. И сияет Чаша Возношения. – искрится серебром цитата из Учения, начертанная на постаменте скульптуры «Свет мой прими». Где моя молитва? Почему я предпочла храму музей? Краска заливает лицо, и я тороплюсь смежить веки. Господи, испей наши слезы и воззри на пламя нашего сердца. «Я пламенем осушу ваши слезы и вознесу храм вашего сердца». Снимите одежды очага: Владыка приходит, сокровище чаши Он претворил, и сосуд Он возвращает зажженным... – строки, воскрешенные в памяти побуждают внутренне собраться и окончательно утишить желания. Наверное, от пережитого волнения сердце начинает учащенно биться. «Успокойся, всё прекрасно», – уговариваю его. Но пульсация не замедляется, более того, начинает ощущаться и в правой половине груди. «Может быть, это тот самый двойной пульс?» – с удивлением отмечаю я, стараясь углубить дыхание. На мои старания сердце вдруг отвечает некоей «морзянкой» – необычным ритмом: нет не перебоями, но так, как будто пытается передать музыкальную фразу. «Неужели моё сердце уловило какой-то космический ритм?» Впрочем, удивительного ничего нет. Храм на Белой горе с самого начала был задуман как лаборатория для изучения опыта практикующих огненную йогу. Именно в этом чистом месте с его необычной энергетикой наиболее плодотворно и длительно можно наблюдать за работой высших центров. Припоминаю и то, что неофитам не рекомендуется надолго задерживаться в храме. С большой неохотой заставляю себя выйти из состояния сосредоточения и тотчас обнаруживаю, что часы показывают вечер и мне придётся поторопиться, чтобы успеть на обратный рейс. В спешке выскакиваю наружу и лишь по дороге соображаю, что забыла отыскать Агату. Получила ли она обнадеживающие знаки, обрела ли надежду? Увы, сейчас уже не до поисков, и я что было духу мчусь по склону вниз. «Господи, только бы успеть, только бы успеть...» Этот мантрам всех торопящихся в моём случае срабатывает на ура: в последнюю минуту перед отправкой успеваю заскочить в автобус. Без сил упав на сидение, некоторое время сижу неподвижно: надо отдышаться, надо привести себя в порядок... Но чем дольше сижу, тем сильнее растёт нежелание шевелиться. Неохота даже пытаться выяснить, почему сидящий рядом со мной мужчина смотрит на меня, не отрываясь. Наверное потому, что выгляжу ужасно: растрёпанная, грязная, пахнущая потом... В иное время я бы посуетилась: достала бы зеркало и салфетки, и поспешила бы вернуть себе нормальный вид, но сейчас меня больше всего занимает некий, еще не сформулированный вопрос, который отдается в сердце легким беспокойством. Поворачиваю голову к окну. В полной темноте, лишь немного рассеиваемой фарами, наш автобус резво катит по дороге, лишенной каких-либо признаков освещения. По ночному городу ехать куда приятнее, в нём столько света... И тут, как чёрт из табакерки, выскакивает, наконец, мучающий меня вопрос: как? как в это время суток мне удалось сбежать с горы за двадцать минут, тогда как подъём на неё занял не меньше полутора часов. Ответ ошеломляет. Вдруг сознаю, что бежала... при свете и что свет этот, согласно законам природы, не мог быть дневным, хотя и казался таковым... Эта мысль переполняет чашу сегодняшних впечатлений, я начинаю потихоньку плакать. Кто-то осторожно касается моего плеча. Обернувшись, вижу – это мой сосед, похоже индиец, это он пытается меня утешить. Глядя в мои полные слёз глаза, он вдруг полушёпотом произносит: «Девушка, вы прекрасны...» Я улыбаюсь в ответ: «Не я. Это Он прекрасен!» О, Создатель сердец человечеств Вселенной! Мне – Любовь Твоя – право на дерзость даёт: то, что было, и есть, и пребудет нетленным, возвращаю Тебе – Дар Твой, сердце моё!.. (Е. Туркка)
Приобщение – Вот, Август Петрович, несу Вам «Новости» с Вашим интервью. Покривившись, режиссер взял из рук помрежа красочный номер свежей газеты, на последней странице которой красовался заголовок: «Новый фильм Августа Боголюбова». – Ага... это та самая, что приходила неделю назад и терзала меня полдня... а написала всего-то пять абзацев... Да и что тут писать? Фильма как такового еще нету... Зазвонил телефон помрежа. Разговаривая, Рина потыкала в Боголюбова пальцем, намекая на то, что кто-то хочет с ним поговорить, но Боголюбов скрестил перед собой руки, сигналя, что разговаривать не станет. Однако женщина, мило улыбаясь, вложила трубку в руку режиссера, сделав вид, что не замечает, как свободной рукой он показывает ей кулак. Звонок показался Боголюбову странным, впрочем еще большее недоумение охватило Августа Петровича уже после разговора с незнакомцем. – Рина, ты подыскивала для съемки консультанта? Помреж недоуменно пожала плечами. – Интересно, как он узнал о съемках?.. – Может, от этой дамочки из прессы, пресса такая болтливая... – Допустим... А кто ему дал прочитать сценарий? Он уверял меня, что содержание будущего фильма ему нравится... – Я не давала, а... Август Петрович раздраженно махнул рукой: – Ладно, сейчас он явится, устрою ему допрос с пристрастием... Консультант появился в самый разгар съемки – худощавый мужчина в светло-сером длиннополом плаще с повязанным поверх шелковым шарфом, концы которого свободно свисали ниже талии. По его темным глубоко посаженным глазам, удивительно контрастирующим со светлыми волосами, ничего нельзя было разобрать. Только взглянув на него, Боголюбов понял, что «этот» ничего лишнего не скажет. – Линквей, консультант, – коротко представился незнакомец. Режиссер саркастически улыбнулся: – Знавали мы некоего консультанта... Уж не из одной ли вы команды?.. – К булгаковскому персонажу не имею никакого отношения, – ничуть не смутившись, парировал незнакомец. – Что ж, давайте работать, – настроился на серьезный лад Боголюбов. – Вы принесли свои комментарии к сценарию? Незнакомец посмотрел в глаза режиссера и без тени сомнения заявил: – В этом нет необходимости... Его твердость заставила Августа Петровича почувствовать себя школьником в кабинете директора: – А как же вы собираетесь?.. – Все замечания я выскажу в процессе съемки, – все так же невозмутимо утверждал мужчина в плаще. Боголюбов все острее чувствовал преобладание чужой воли, он почти готов был возмутиться, но любопытство и даже некоторое злорадство взяли верх. – После первых же дурацких замечаний выгоню... выдеру как сидорову козу... – решил он. Первое замечание консультанта прозвучало в сцене, когда главная героиня, которую играла известная актриса Анна Анина, изображала астронавта, делающего первые шаги по неизведанной планете Венере: – Анна не может так легко и непринужденно реагировать на совершенно новую для нее обстановку. – Вот он, первый ляп – указывать режиссеру, как надо снимать, – про себя язвительно отметил Август Петрович, но вслух, демонстрируя наигранную бодрость, поддел консультанта: – А давайте, Вы сами покажете как надо! Не бойтесь, подойдите к актрисе и покажите... Она, хоть и знаменитость, но не кусается... На это выпад Линквей отвечал все тем же ровным тоном: – Показать я не смогу. Я – не актер и не режиссер... Предлагаю надеть вот это... Жестом фокусника молодой человек извлек из кажущегося пустым кармана плаща довольно объемный предмет, напоминающий очки, и, приблизившись к актрисе, попросил ее закрыть глаза. Анна недоверчиво улыбнулась, но послушно опустила веки, после чего Линквей бережно надел на нее странные очки. Затем он отступил на пару шагов назад и внимательно оглядел съемочную площадку – на площадке царила напряженная тишина, все замерли в ожидании чего-то необыкновенного. Даже режиссер, на время позабыв о своем недовольстве, не отрывал глаз от Аниной, впрочем нет-нет да и бросая короткие взгляды на консультанта. Когда тот почти шепотом разрешил актрисе открыть глаза, Август Петрович вдруг понял, что творится нечто невообразимое: такой – уравновешенную и хорошенькую – Анину он еще никогда не видел. Ее рот приоткрылся в немом крике; руки в объемных, «космических» перчатках, выброшенные вперед, словно пытались предотвратить нападение; колени... Да что там говорить, Анина была неимоверно напугана. С трудом успокоив в конце концов разрыдавшуюся актрису, Боголюбов решил немедленно разобраться с консультантом и уж на сей раз непременно прогнать его со съемочной площадки. – Ну-ка дайте мне свои чудо-очки, посмотрю из-за чего Аня наша чуть в дурку не угодила. – Сейчас вы ничего не увидите, слишком шумно, – бесстрастно ответил консультант, опуская очки в свой не выдающий секретов карман. – Вы понимаете, что вы мне съемку срываете?! Стремясь выплеснуть накипевшее раздражение, Август Петрович начал пояснять консультанту, что его присутствие здесь совершенно неуместно и что он ничего нового в создание фильма внести не сможет. Однако Линквей, подобно молу под ударами волн, не дрогнул под натиском обвинений, напротив тон его стал еще более миролюбивым: – Позвольте заметить, уважаемый Август Петрович, в своем интервью вы говорили, что, работая над фильмом, вы будете добиваться как можно большей убедительности. Позвольте поинтересоваться, в чем будет выражаться эта убедительность? Были ли вы сами когда-нибудь на Венере или кто другой в вашей группе знает о том, что представляет собой эта планета или ее жители? Режиссер кашлянул в кулак – это был всего лишь отвлекающий маневр, повод отвести взгляд от консультанта, который, обращаясь к нему, казалось, гипнотизировал его. Совсем недавно Боголюбов был готов расправиться с незнакомцем и послать его подальше, а сейчас он почти не сомневался в том, что этот парень в чем-то, или, быть может, во всем, прав. Август Петрович, в самом деле, хотел снять классный фильм и не только утереть нос американцам с их техногенной фантастикой, но и самому проникнуться атмосферой чего-то неизведанного, донести до зрителя мистическое благоговение от встречи с высшим разумным началом. – Ну так, – твердо проговорил Боголюбов, – пока я не посмотрю в эти очки, съемка продолжаться не будет. Обрадовавшись незапланированному перерыву, большинство членов съемочной группы разбрелось кто куда. Вняв совету консультанта – посидеть некоторое время спокойно, режиссер отстраненно наблюдал, как расходятся люди, как снова появляется румянец на лице хорошенькой Аниной, как... – Прошу вас, наденьте, – внезапно прервал его «медитацию» консультант. Август Петрович, не торопясь, принял из его рук очки, так же неспешно водрузил их на нос. Когда, выждав несколько минут, он по команде Линквея открыл глаза, его удивлению не было предела: все только что виденное им, весь видимый мир как бы отошел на задний план, а на передний, живее живого, выступили нерезко очерченные, но очень явные фигуры людей, которые так же внимательно рассматривали режиссера, как и он их. – Август Петрович, пора, – раздался над ухом голос консультанта, и тут же его проворные пальцы ловко сняли с режиссера очки. – Постойте, я ничего еще толком не разглядел! – запротестовал тот. – Вы видели достаточно. Немного дольше – и вы бы навсегда испортили зрение. Эти очки – не безобидная игрушка. – И что вы предлагаете мне со всем этим делать? – Боголюбов был откровенно растерян. – Вы сами должны решить. Что тут решать? Разумеется, Августу Петровичу и прежде не раз доводилось слышать о параллельных мирах, и, конечно, в эти басни он ни капельки не верил. Но теперь, когда он воочию убедился в правдивости гипотезы параллельного существования, он уже не мог не задаться вопросом: – Нет ли на лишенной видимой жизни Венере некоего параллельного мира? – Мне кажется, Август Петрович, теперь вы на верном пути, – согласно кивнул консультант. – Но я жду от вас большего, – требовательно заявил режиссер, убежденный в справедливости своих притязаний. Уйдя от ответа, Линквей взялся за конец своего щегольски повязанного шарфа: – Обратили ли вы внимание на мой шарф? Я повязал его специально для вас. Боголюбову не нравилось, когда его, подобно ребенку, держат в неведении, выдавая информацию маленькими порциями, но он понимал, что иначе от странного человека с глубоко посаженными глазами он ничего не добьется. – Мне некогда было рассматривать вашу одежду. Рина мне шепнула, что у вас – странный шарф, все время оттенок меняет. – Да, это интересная ткань, кстати отечественная разработка. Она реагирует на настроение окружающих, а, вернее, на их энергетическое состояние. Когда тихо и все вокруг спокойны, она имеет зеленоватый оттенок, но чем больше вокруг волнений, тем теплее становится ее тон. – Чего вы добиваетесь? – беспокойно взглянув на часы, спросил Август Петрович. – Хочу, чтобы вы присовокупили к своим знаниям о видимом, также обширные сведения о невидимости – с ее жителями и энергиями, которые тоже ощутимы для чутких приемников. Ночью Боголюбову приснился удивительный сон. Вместе с консультантом он совершал прогулку по разным незнакомым местам, при этом хорошо разумея своего спутника без слов. Августа Петровича особенно тешило то, что в этом красочном, нежном мире из строгого, немногословного наставника Линквей превратился в милого юношу, одетого, как и подобает светлому духу, во все белое. Теперь у Боголюбова не было повода недоумевать, с какой же стороны – темной или светлой – пришел к нему молодой человек. На пригорке под тенистой кроной могучего, старого дуба сидели девушки. Как это часто бывает во сне, уже в следующее мгновение Боголюбов находился в их кругу, делясь с ними проблемами, которые возникли во время съемки фильма о Венере. – Сестры! – воскликнула одна из девушек. – Как это замечательно, что наш земной брат решил показать воплощенным чудесный мир Венеры! – Почему вы уверены, что он чудесный? – любуясь миловидными девичьими лицами, поинтересовался Август Петрович. Ласковое внимание девушек действовало расслабляюще, и он ничего не ожидал в ответ, кроме приятной дружеской беседы. – Одна наша сестра поведала нам рассказ о полете на Венеру. Он передается в нашем мире из уст в уста. Летали туда в основном Старшие Сестры, также и некоторые Братья. Перелет был стремительный, другим он и быть не мог, так как совершался в теле, построенном мыслью. Зато с планетой сближение было трудное – из-за несовпадения энергий... Продолжение рассказа Боголюбов почему-то не услышал. Ему вдруг показалось, что он нашел ключ к решению своей режиссерской задачи, определив его для себя как «несовпадение энергий». Разве не из-за этого злосчастного несовпадения люди Земли не видят больше ни один из многочисленных «параллельных» миров? Августу Петровичу вдруг страстно захотелось согласовать одни энергии с другими, и он попытался сблизить некие сферы, парящие над ним подобно разноцветным воздушным шарам. Сферы не поддавались, или же, поддавшись усилиям боголюбовской воли, сходились, но стоило ему отвлечься, они тут же вновь разбегались в разные стороны. В конце концов, Боголюбов вспотел и, устало опустившись на землю, покрытую мягкой, удивительно насыщенного цвета травой, начал наблюдать, как непослушные шары продолжают свое воздушное плавание. Стоящий поодаль Линквей с улыбкой наблюдал за потугами товарища, но, когда тот отказался от идеи совместить несовместимое, легким движением руки стал приближать сферы друг к другу. Привстав от удивления, Август Петрович видел, как они собирались в яркие цепи и уплывали прочь. Ему вдруг припомнился шарф, бывший на Линквее во время съемок, и он стал понимать, что сферы подобным же образом реагировали на внешнюю энергию. Не он, но только Линквей сумел повысить вибрацию одних, чтобы согласовать их с другими. «Повышение вибраций» – так сложился для Боголюбова второй ключ. Теперь ему было ясно, что, только улучшив внутреннее состояние, человек может открыть для себя другие миры. Теперь же в нем пробудился острый интерес к тому, каким видит миры «улучшенный» человек, например Линквей. Вопреки радужным ожиданиям, Август Петрович погрузился не в сферы божественных энергий, а неожиданно увидел самого себя на съемочной площадке – суетливого, раздражительного, кричащего... Сейчас Боголюбов – именитый режиссер, в подчинении которого находились сотни, а то и тысячи людей – казался ему обычным человеком, бывшим во власти великой иллюзии – своего самомнения и утвержденного общественного статуса. Но несмотря на то, что его самообольщение, подобно многим проявлениям человеческого самообмана, выглядело жалко, Боголюбов сумел разглядеть в себе человека – сущность, способную расти и реализовывать задачи своего духа. Он почувствовал человека как путь... к невероятно далекой цели... протянутый в бесконечности. Могло ли это стать третьим ключом к его режиссерской работе на данном этапе, он не знал, но почему-то был уверен, что вся его жизнь пойдет теперь, руководимая чем-то большим, чем привычная земная суетность. Уже на следующий день уроки, полученные Августом Петровичем во сне, дали себя знать. Он был на удивление невозмутим и вежлив и охотно прислушивался ко всем подсказкам консультанта. И даже когда тот с уверенностью заявил, что массовка в фильме не понадобится, Боголюбов, не моргнув глазом, распустил собранную ранее по его указанию толпу «венерян». ------------------------- – Август Петрович! – в трубке взволнованно звенел голос монтажера Леночки, которой по окончании съемок он поручил просмотреть отснятый материал. – Август Петрович... – чуть не плакала Леночка, – почти во всех сценах какая-то странная массовка: то ли люди, то ли привидения – просто в дрожь бросает... – Значит, предупредим слабонервных и обозначим фильм как «триллер», – отшутился Боголюбов. – Хотя, то же наименование можно отнести ко всей нашей жизни, с мерками которой мы, не задумываясь, подходим и к жизни в иных мирах. Радость, с которой Август Петрович воспринял сообщение о появлении на пленке необычной массовки, была вполне им ожиданной. Еще во время съемок он стал догадываться, что ее роль будут выполнять обитатели другого мира, однажды показанные ему Линквеем. Судить о присутствии «других» на площадке он мог, наблюдая за изменением расцветки шарфа, неизменно повязанного на шее консультанта. Быть может, именно это осознание «присутствия» вдохновляло его больше, чем многое другое, служа лучшим поводом для сохранения спокойной и доброжелательной атмосферы во время съемок. ------------------------- Боголюбовский фильм не имел успеха, и его быстро убрали из проката. Рина была жутко огорчена, а Анина даже обижена: из-за «прихоти» режиссера она не показала и половины своих актерских возможностей, играя неэмоционально, очень сдержанно, «как будто находясь на службе в храме». Однако сам Август Петрович был удовлетворен полученным опытом и выполненной им творческой задачей. Именно эта удовлетворенность позволяла ему спокойно переносить соболезнования друзей и нападки недоброжелателей. Только одно не давало Боголюбову покоя: кем же на самом деле был никому не известный и в высшей степени загадочный консультант. Бывший до последнего дня на съемочной площадке, он так же неожиданно исчез, как и появился. По поручению Боголюбова, Рина и ее помощники обыскали весь Интернет, пытаясь выяснить что-то о его личности, но тщетно. Лишь в вымышленном имени своего удивительного помощника он увидел явную подсказку на выполняемую им миссию – связующего. Запомнились ему и последние слова консультанта: «Этот фильм, какой бы прием ему ни уготовила нынешняя непритязательная публика, через годы станет классикой – первым фильмом, запечатлевшим мир Тонкий и его обитателей. Для вдумчивых исследователей он будет примером, который наглядно продемонстрирует, какие условия необходимы для запечатления на пленку тонких жителей. Он послужит и отличным сигналом для самоизмнения людей, жаждущих приобщиться к всемирному Братству. В этом приобщении – ваше будущее». Так запомнил Боголюбов, так запомним и мы.
Побеждая сердцем Вокруг все искрится изумрудным и синим. Это любимый навесил лучистую полусферу над садом Веоны. Говорок ручья рассекается ладонью, веселыми искрами вспыхивают капельки воды. Вода в пригоршне наливается прозрачной синевой, растекается по лицу сине-зеленым. Умываясь, Веона радостно смеется. Колеблется завеса ночи. Предчувствие света несет радость. Радость миру! «Не жди, – зовет внутренний голос, – не дли ожидание. Пора отправляться в путь». Стремителен старт. Вздоха мысли достает, чтобы отделить тело мысли от остальных, сосредоточить в нем сознание. И так, налегке, устремиться по каналу, соединяющему родную планету с планетой высшего плана – Тулу. «Энергетический мост между планетами мы называем каналом. Строятся каналы, как и многое в нашем мире, с помощью мысли, с учетом естественных течений магнитных токов. Канал к планете Тула достаточно надежен, но иногда враждебные потоки могут прободать энергетическую защиту, и тогда нужно переждать», – припоминается Веоне давнее наставление. Слабая пульсация в области висков, ощущение напряжения в районе плечевых центров – обычные явления при движении по каналу. Давление токов несущественно – Космос дает добро на стремительное перемещение с планеты на планету. Привыкнуть можно ко всему, можно даже научиться воспринимать то, что не имеет устойчивой формы. Всякий раз когда Веона посещает Тулу, ее сознание в первые мгновения неизбежно увлекается в плен невероятных иллюзий, ибо все сущее на планете – будь то человек или творения мысли его – не нуждается в утвержденной оболочке. Словно множество светов, колеблющихся в ритмах мыслечувств, предстают перед ней живые существа. Эти пламена прекрасны, но о сущности их можно судить лишь по собственным ощущениям. Веоне нравится исследовать Тулу. Хотя исследованием в обычном смысле слова это не назовешь. Все сводится к созерцанию света и попытке совладать с рядом не слишком приятных ощущений, которые вызывают энергии более высокого напряжения. Зато потом, когда Веона возвращается на родную планету, она словно прозревает. Огненный потенциал, умноженный Тулой, обостряет ее чувства и разумение настолько, что она начинает видеть то, чего не видела прежде, например, причудливые узоры человеческих судеб или же рисунок жизни ближайших планет. На Туле космические часы идут скорее – день быстро сменяется ночью. Ночное небо огромным куполом накрывает одинокого путника. Но Веона не чувствует одиночества. «Веона, мы с тобой, береги сердце. Радость миру!» – посылает сигнал один из друзей. Это не простое приветствие. Сигналы с родной планеты дарят Веоне силы, помогают одолеть непривычную тяжесть здешней энергетики. Особенно воодушевляет ее голос любимого. Ведь это с ним огни ее духа возгораются ярче, с ним она строит новую жизнь, с ним приводит на Землю назначенные к воплощению души. Рожденное пламенем любви само пылает лучшими огнями: радостью, добросердечием, преданностью, миролюбием... – не счесть всех граней красоты их совместного творчества. Веона останавливает полет перед «огненным дворцом». Во тьме звездной ночи он сияет еще сильнее, подобно языкам ослепительного пламени, устремляясь в небо. Зачем на Туле горят эти величественные костры, Веоне не ведомо. Однако на ее планете распространено мнение, что именно посещение дворцов Тулы наделяет человека новым знанием, умножает его силу. А потому нередко отважные души под руководством опытных проводников отправляются исследовать означенные феномены. Встречаются и такие сумасброды, которые в одиночку пытаются справиться с неизведанными силами. Что из этого получается, знают спасатели – такие, как Веона. Остановиться, сконцентрировать мысль... Пусть все силы сосредоточатся в едином устремлении! Одним порывом одолевается упругая «стена» дворца. Пространство за ней огромно и... обманчиво привлекательно. Веона знает, как опасно задерживать взгляд на завораживающем сверкании, а ведь ей это просто необходимо – она, во что бы то ни стало, должна обнаружить застрявшего здесь на днях горе-исследователя. – Веона, будь на связи! – постоянно зовет кто-то из друзей. – Не спать! – командует она себе, и с большим трудом перемещается в следующий зал. Быстро оглядываясь по сторонам, Веона то и дело переводит взгляд на свои пальцы, замечая, каким яро напряженным становится исходящее из них излучение. Она чувствует, что искомый человек уже где-то близко... Поторопиться... Чем дольше разобщены тела спящего, тем трудней будет достучаться до его сознания. В одном из залов Веона спотыкается о невидимую преграду и, теряя равновесие, беспомощно распластывается на полу. Ритм беглых взглядов нарушен, и глаза Веоны невольно закрываются. – Берегись Веона! – предупреждает любимый. – Будь на связи! – Я на связи... – бормочет Веона. «Такое со мной впервые», – думает Веона, поднимаясь на ноги. По ее лицу текут струйки пота. Разве такое может быть? «Это из-за боли, которая натягивает струны психических центров до предела». Двигаться в таком состоянии немыслимо. «Срочно, срочно свяжитесь со мной...», – зовет Веона друзей, но эфир пуст, слышен лишь переливчато вибрирующий голос планеты. Впору потерять присутствие духа, но опасность, напротив, обостряет силы. «Тула, прошу помощи!» – воспламеняет сердце Веона. И ответ не медлит: из слепящего тумана выступают очертания высокой фигуры. Веона знает, каким гибельным для нее может быть присутствие тулянина, если она не сможет сонастроиться с его высокими энергиями. И потому всем своим существом отдается ему, как в давние времена всецело вверяли себя Богу в последней мольбе. Вначале кажется, что страдания только усиливаются... Но вот тулянин поднимает руку и сдержанными движениями начинает чертить в пространстве знаки. На мгновение являя остроту немыслимого блеска, они находят немедленные отзвуки в центрах Веоны – огненное жжение успокаивается, боль постепенно уходит, освобождая сознание от тягостного ощущения несвободы. Несмотря на отсутствие скованности, как действовать дальше, Веона пока не знает: она потеряла связь с Землей и с человеком, которого ищет. Однако, на удивление, она бодра и готова выполнить возложенную на нее миссию. «Благодарю тебя, Явленный, ты спас меня. Прошу, помоги в поиске...» Мысль, обращенная к тулянину, не получает словесного ответа, но становится очевидно, что он по-прежнему готов помогать женщине Земли в ее непростом служении. Подобно Солнцу, чьей жизненной силой невозможно пресытиться, тулянин, оказался для Веоны источником неистощимого откровения. Она открывала для себя, казалось бы, очевидные вещи, но именно соответствие самой сути жизни и наделяло их неопровержимой убедительностью. Веона, чье сердце никогда не пустовало, теперь начинала понимать, что означает быть до краев заполненной любовью. Удивительная полнота чувств заставляла звенеть радостью все ее существо, немедленно отзываться на все импульсы, исходящие от тулянина. Внимая каждому движению мысли своего спасителя, Веона, тем не менее, не сразу поняла, что именно он пытается ей показать. Вот перед ее взором появился некий иллюзорный мир, потом другой... Один за другим, как будто перелистывались страницы увлекательной книги, мелькали разнообразные виды... чрезвычайно напоминающие земные. «Они прекрасны! – любовалась Веона. – Но что кроется за ними? Неужели земные сознания?» Догадка была верной, и уже в следующем подобии земного мира она обнаружила человека. Поток его мыслей немедля ворвался в нирваническую тишину ее существа. – Даже не пытайся меня забирать отсюда! Ты ведь спасатель, верно? Да ты и сама скоро не захочешь возвращаться... как все мы... Несмотря на уверенность, которая исходила от этой сильной и, по-видимому, неординарной личности, его аура, окруженная защитной оболочкой, почти не просматривалась. Чем больше Веона пыталась приглядеться к ней, тем более непроницаемой становилась защита. Это было удивительно, ведь он мог уйти, исчезнуть в любой момент – так же, как появился. «Быть может, это мой чудесный спаситель удерживает его магнитом своей воли», – подумалось Веоне. Но, осмотревшись, она нигде не обнаружила могущественного тулянина. Как бы там ни было, сдаваться Веона не собиралась. Магнетизм ее сердца уже не раз выручал из беды незадачливых упрямцев, побуждая их следовать за ней. Незнакомец дрогнул и переместился к ней ближе, но его мысль по-прежнему сопротивлялась неизбежному: – Твоя взяла – я в ловушке. Но других я не выдам. Он все еще крепился, но теперь, скорее, производил впечатление человека, которого, нагого и беззащитного, вытащили из теплой постели на холод и потребовали от него отказаться от той неги, того удовольствия, которое он только что испытывал. Его сон, а иначе созданный им мираж, был, и вправду, очаровательным. Каких только природных уголков в нем не было! И каждый казался естественным продолжением мысли создателя. Веона знала таких творцов, накрепко привязанных к своему творению, ни под каким предлогом не желающих расставаться со своими овеществленными мечтами. «Нет, этого не может быть...», – сопротивлялась Веона вдруг нахлынувшему чувству любования великолепной природой. Не в силах оторвать взгляда от деревьев в очаровании их изумрудных аур, пышных цветочных куртин, причудливой формы камней..., она словно увязала в обаянии мысли того, кто, не жалея сил, питал их своей энергией. «Ах, вот ты как!» – вылетел из ее сердца огонь возмущения. Коснувшись окружающего пейзажа, он в одно мгновение лишил его шарма. Под действием огненной энергии обнажилась и аура незнакомца. Читая по ней, Веона не могла скрыть своего изумления: «Да он же сам бывший спасатель, он вовсе не тот, кого я искала!» Разоблачающая мысль пошатнула с трудом сдерживаемое спокойствие мужчины, и весь шквал его переживаний обрушился на Веону. Было ли это сознательной атакой, она не знала, однако понимала, что ни в коем случае не должна погружаться в водовороты чужой личности. Не отрывая взгляда от больших темных глаз незнакомца, Веона пыталась осмыслить причины его поведения. «Неужели на Земле ему было так плохо? Вряд ли... Он – увлеченный человек и наверняка с большим воодушевлением занимался своим делом... Видимо, попав сюда, он начал открывать в себе новые творческие возможности, например создавая собственную реальность или даже пребывая в нескольких одновременно. Зачем ему это было нужно? Например, чтобы, как на сеансе многоканальной связи, иметь одновременное общение с разными людьми – своими соотечественниками...» Читая по ауре историю этой личности, Веона с удивлением отмечала, как в психике человека постепенно замещалась ценность непосредственного человеческого общения общением с иллюзорными мирами, созданными такими же, как он, одиночками. Да, он умел входить в реальности всех своих друзей и, произвольно сочетая их, наслаждаться лучшими продуктами их сознания. Он чувствовал особую остроту и полноту ощущений, соединяя пребывание на «дне океана» и «среди горных вершин», «в лесу» и «в пустыне», созерцая «гремящий водопад» и «паря над бескрайними равнинами». Такая глубокая причастность к жизни – удивительному разнообразию природы и еще более тонкой природы человека – увлекала его необычайно. Проникая в мир человека, который на этой планете постепенно во всех подробностях проявлялся в созидаемом им пространстве, изменялся и рос, он принимал самое активное участие в этом строительстве: не только наблюдал за тем, как его товарищи созидали миры, но созидал их самих; они были не столько его друзьями, сколько его детьми. Он любил их, любил искренне и неподдельно, и они отвечали ему тем же. Искренность его чувств не могла не увлечь. «Где же ты, тулянин?..» – Веона была бы рада любой возможности отделить себя от страстной увлеченности незнакомца. Но тулянина нигде не было, видимо, он дал ей все, что было необходимо, а дальше она должна была действовать самостоятельно. «Зачем, зачем он показал мне эту череду видений, а сам исчез? Неужели они – ключ к поиску?» Лицо пропавшего туриста, которого она искала, никак не оживало при сопоставлении ни с одной из увиденных реальностей, значит там его не было. Снова и снова Веона прокручивала в воображении мельком увиденное ранее... И вдруг ее осенило: «Да, это же те самые миры, которые так лелеет в своей ауре бывший спасатель! Именно там я найду тех, кто скрыт за ними...» Мысль о том, что ей предстоит вызволить из плена иллюзий стольких людей, настроила Веону на иной лад. Ее визави не сомневался в том, что уже поймал ее в сети своих чар, весь его торжествующий вид как будто говорил: «Ты будешь одной из нас». Но Веона, осознав серьезность поручения, целиком переключилась на решение этой новой, сложной задачи. Выловив из памяти первый попавшийся образ, она сосредоточилась на нем. Это напоминало уравнение со многими неизвестными – по деталям явленного пейзажа распознать ментальный облик его владельца. Здесь, в мире ручьев, сбегающих с невысоких лесистых гор, в краю тонких запахов и звуков могла обитать очень нежная душа, спешащая укрыться в тени неглубоких гротов на высоком берегу быстро бегущей реки. Общению с людьми она явно предпочитала игры с духами природы, которых здесь было не счесть. Стоило Веоне сосредоточиться на ее мироощущении, как тут же, среди прозрачных мелькающих образований, она стала примечать более устойчивый облик – грациозную, полную невыразимой прелести девушку, напоминающую сказочную ундину. Погруженная в свои грезы, мечтательница вначале не замечала присутствия Веоны, но как только ощутила давление иной, солнечной ауры, вся встрепенулась – облачко окружавших ее стремительно-подвижных элементалов тут же бросилось врассыпную, оставив ее без своей трогательной заботы. – Зачем ты здесь, дитя? Затронув незнакомку, Веона задела этим и ее ревностного опекуна: он тотчас же усилил свои чарующие токи, стараясь не допустить сближения женщин. Но Веона, всем сердцем проникшись драматизмом существования юной отшельницы, позвала ее снова. И та, успокоенная теплом нежданной гостьи, под одобряющим взглядом «отца», распевно отвечала: – Мне хорошо здесь, я тружусь вместе с духами. Мы создаем чудесную природу и насыщаем все вокруг чудесной музыкой. Послушай... И правда, пение здешней природы было поистине пленительным в своей гармонии: равномерное дыхание леса, умиротворяющий шепот трав служили фоном для хрустального звона воды и ликующих голосов птиц, сюда же вплетался и более тонкий узор мелодий резвящихся духов. Как было не поддаться обаянию здешнего мира?! Заслушавшись, Веона поймала себя на том, что пытается исключить из стройного звучания какое-то стороннее влияние. «Враг мой – друг мой», – распознала она источник. Любящий опекун девушки так старался покорить сердце Веоны, что невольно нарушил ее звуковосприятие током своих энергий. Их напряженная вибрация, создавая подобие тонко звенящего металла, совсем не вписывалась в здешние хоры. – Милая, – обратилась Веона к девушке, - ты же знаешь, как неповторимы мгновения жизни, как невосполнимо утрачивается поэзия твоих чувств, не разделенная с близкими по карме людьми. На мечтательное лицо девушки набежала тень. Молитвенно сложив руки, она сказала: – Я все понимаю. Я помню о своем долге перед Землей и всеми, с кем была связана... Но я не могу отказаться от счастья быть творцом. Только на этой планете с такой легкостью можно реализовывать свои самые сокровенные мечты. – Но тебе придется вернуться, – настаивала Веона, стремясь донести свою убежденность. – Знаешь, что если не пройдешь урок нынешнего воплощения на Земле и доживешь свой век в сказочном раю чужой планеты, после смерти все равно притянешься в свою систему миров. А в новой жизни будешь вынуждена заново проходить те же задания преображения плотной материи, наверняка в менее подходящих условиях, чем нынешние. Не словами, но огнем передавала Веона свою мысль. Вихри синего пламени, вырываясь из сердца, попадали по назначению – в сердце девушки. Будет ли достаточной их сила, чтобы разорвать узы, приковывающие ее к Туле? Противник Веоны ничуть не сомневался в том, что этого не случится, ведь человек обычно становится рабом своих привязанностей. С улыбкой следил он за диалогом женских сердец. Она не сходила с его лица еще некоторое время после того, как его подопечная внезапно исчезла. Разве мог он предположить, что в дело вмешается третья сила? Разве мог он предвидеть, что неожиданное появление могущественного тулянина, свяжет его мысль, и он будет стоять, беспомощно наблюдая, как упорная спасательница одного за другим отправляет его друзей на родную планету? И уж, наверное, боль его была бы несравнимо меньшей, если бы он видел, что они покидают Тулу не по своей воле. Доказательством того, что Веона и ее высокий покровитель строго соблюдают право на свободу воли, служил отказ возвращаться некоторых наиболее влюбленных в свое творчество личностей. Заявил, что останется среди своих звезд горделивый создатель малого космоса, остался и увлеченный художник, который вместо кисти пользовался мыслью и при помощи дружественно настроенных элементалов создавал в пространстве «живые картины», не смогла убедить Веона и увлеченного дирижера, который не желал никого и ничего слушать, кроме музыки, которую, благодаря значительному утончению слуха, мог слышать лишь он сам... Тулянин исчез так же внезапно, как и появился – для Веоны это послужило сигналом: больше никого искать не придется. Но как же быть с пропавшим туристом? Как на исходе сил снова войти в пространство высокого напряжения и решиться на новый поиск? Внезапно до ее слуха донеслись далекие зовы Земли: - Веона, родная, ответь! Голос любимого, в котором звенела едва сдерживаемая тревога, зажег в сердце Веоны радость: – Дорогой, я в порядке! – Домой, домой, родная! Твое время истекает! – Но я не нашла того, кого должна была... – Это ничего... за ним уже послали. Готовы вылететь и за тобой... – Не нужно, дорогой, я уже возвращаюсь... Трудно сдержать сердце, когда оно рвется в полет. И трудно оставить побежденного без помощи. Вот он стоит с потухшим взглядом на обломках своего мира, и в глазах его читается бесконечное страдание. – Летишь ли? – спрашивает Веона. – Лечу ли я? – эхом отзывается он. Какой опустошенной после потери любимых станет его жизнь на Туле... Сможет ли он, разыскав их на Земле, снова быть счастлив? Тени удручения, то и дело набегающие на его лицо может разогнать толика света, посланная Веоной. Делясь последним, она все еще надеется вернуть страдальца в его законную цепь жизней. – Лети... я за тобой... – наконец решается он. Земля принимает Веону радушно. Тотчас же находятся доноры, готовые восполнить ее исчерпанные силы. Ее хвалят и превозносят, как человека, совершившего подвиг, но она не понимает почему. – Да пойми же, – убеждают ее, – ты подняла на ноги семнадцать человек, их тела пролежали в хранилище многие годы. Один пробыл там почти двадцать лет, его тело уже собирались анулировать, оно почти утратило жизнеспособность... Новость болью отзывается в сердце Веоны. Неужели того, кто пережил больше всех, она вернула на Землю умирать? Не дожидаясь окончания необходимых процедур, Веона торопится покинуть зону послеполетной реабилитации. В центр восстановления ее пропускают очень неохотно – больные уже готовятся ко сну. В некоторых палатах уже темно. Нет света и в той, куда торопится попасть Веона. – Зачем ты пришла? – на пороге останавливает ее голос. Он исходит откуда-то из центра комнаты, со стороны ложа, на котором покоится недвижное тело. – Пришла тебе помочь, – в голосе Веоны звучит глубокая озабоченность. – Я не могу выразить вполне, как мне жаль, что пришлось нарушить твою жизнь... – ... прервать мою жизнь... – ... но я готова сделать все возможное, чтобы... – ... чтобы сделать мою ануляцию торжественной... Он не видит, что добился своего: глаза Веоны наполняются слезами, однако чует решительность, с которой она подходит к нему и берет его за руку. Из последних сил он пытается сопротивляться, тогда Веона, переносит руку на его плечо: огонь дружеской поддержки течет с кончиков ее пальцев прямо в сердце. – Везде – на работе или вне ее, спасатель выполняет функцию спасения... – все еще не доверяя искренности Веоны, цитирует бывший спасатель устав. – Я, действительно, хочу, чтобы ты снова полюбил жизнь, и сделаю для этого все, что в моих силах. – Что ж... раз так... – голос лежащего слегка дрожит, – тогда стань моим донором... – Да, конечно! – загорается Веона. – Дослушай... – бесконечная усталость не позволяет ему говорить быстро. – Я пробыл на Туле много лет... говорят двадцать... за это время мои центры худо-бедно приспособились к ее повышенным вибрациям... Здесь, на Земле, я, как цветок, без полива... Конечно, меня подключили к аппарату... – ... но живое тепло живительнее... – Веона торопится взять его за руки, пока он не передумал. Трудный в условиях Земли ток идет из ее сердца и, проницая тело больного, заставляет его содрогаться от вибраций. Не от себя, но от имени Учителя лечит Веона, – без объединения сознаний ей не передать нужных энергий. Обращаясь к Нему за поддержкой, во внутреннем взоре она видит Его сейчас не в знакомом до мельчайших деталей облике, но в образе... тулянина. Сердце Веоны ликует: завтра, завтра она поделится с Учителем своей догадкой... Впрочем, Веона уже знает, что ответит Учитель: – Спроси у своего сердца... И, может быть, добавит: – Наши сердца неразделимы: где твое – там и Мое.
Открывая будущее – Папа, папа, ну пожалуйста, разреши мне пользоваться апринтом. Отец посмотрел на меня укоризненно: – Ты же знаешь: он – «мои руки», я ими работаю. Мне бы не хотелось... – Ну папа... Отец был явно не в духе, но я, как преданная собака, продолжал ходить за ним по пятам до тех пор, пока не добился своего. – Ладно, я отлучусь на пару часов, так что пользуйся. Но смотри, бабуле я дам все инструкции, она будет тебя контролировать. В отличие от папы, который рисовал и лепил при помощи апринта, в свои шесть лет я еще не научился создавать четкие мыслеобразы. Мои мысленные команды выдавали на экране еще менее ладную фигурку инопланетянина, чем если бы я лепил ее руками. И все же, мне захотелось подержать ее в руках. – Бабуля, распечатай, пожалуйста, моего Джиро. – Папа не велел, – мило улыбнулась бабуля. – Распечатай хотя бы в самом маленьком формате, хотя бы как мизинчик. Продолжая приставать к бабуле, в глубине души я понимал, что это бесполезно. Робот – не человек, его нельзя побудить действовать вопреки заданной программе. Но я знал, что бабуля очень добрая и обязательно сумеет мне помочь. Потому я терпеливо ждал, пока она, углубившись в сложный мир своей логики, найдет необычное решение. – Послушай, – вдруг оживилась она. – Давай я расскажу тебе что-то удивительное, что касается настоящих инопланетян. Бабулин рассказ, с самых первых слов, заставил меня позабыть о неудачной попытке создать свой первый триде-шедевр. Оказалось, что бытовой робот, которого мы ласково называли «бабулей», раньше использовался как контактер в космоцентре. Он был способен в той или иной форме передавать послания инопланетного разума. – Почему же ты здесь? – не мог сдержать я удивления. – Я – одна из первых, видимо не слишком удачных, моделей роботов-контактеров. Ученых что-то не устраивало в моей работе, и они от меня отказались. – А записи контактов у тебя остались?! – Остались. Меня не стали перепрограммировать, просто отключили лишние функции. Как задействовать скрытые в ее недрах возможности, бабуля не знала. Предположив, что ключом могло быть какое-то кодовое слово, которым обычно можно было переключить робота с одной программы на другую, я принялся называть слова, относящиеся к космосу, к технике... – перепробовал весь известный мне арсенал, но, увы, чуда не произошло. _____________________ Тогдашнее мое разочарование было таким сильным, что я долго думал о нем, как о самой большой потере в жизни. Однако то, что случилось несколько часов назад, обнажило в моей душе подлинную глубину отчаяния. Погиб мой лучший друг. Еще вчера мы отмечали его семнадцатый день рождения и вместе путешествовали при помощи симулятора по удивительной планете, но немногим позже сердце его остановилось... Дом казался пустым, а вещи в нем – чужими. Родители были в отъезде, а бабуля, с тех пор как я вырос, за ненадобностью хранилась в кладовке. – Бабуля... – вздохнул я. Вдруг подумалось, что, «оживив» ее, я хоть ненадолго смогу ощутить беспечальность детства. Маленькая, улыбчивая фигурка женщины средних лет, одетая в домашнее платье, по-прежнему вызывала теплые чувства. Сейчас она показалась мне особенно трогательной... Воображая, какими будут ее чуть монотонные, но всегда разборчивые обращения ко мне, я не мог сдержать улыбки: «пора мыть ручки», «готова проверить домашнее задание», «я приготовила твои любимые рисовые шарики»... Эти так надоевшие мне в детстве фразы прозвучали бы сейчас так мило... Моя радость была преждевременной: аккумулятор робота сел, и нужно было ждать, пока он зарядится. Час... два... время текло медленно. Взгляд то и дело невольно останавливался на знакомом и любимом с раннего детства лице, которое своим застывшим выражением напоминало о смерти. Это было выше моих сил. Я поспешил включить машину, не обращая внимания на индикатор заряда, сигналивший красным. Как и следовало ожидать, бабуля не ожила, не облегчила боль моего уязвленного сердца. Упав ничком на пол, я стал бить по нему кулаками. Пол едва приметно вибрировал, напоминая, что более сильные толчки могут активировать домашнюю систему защиты от землетрясений. Безумная идея испытать себя заставила меня колотить по бесчувственному дереву что есть силы. Результат был закономерным: защита не включилась, я же выдохся полностью. У меня не было охоты реагировать даже тогда, когда зуммер робота просигналил о его готовности к работе. – Встань и подойди ко мне, – голос звучал слабо, как будто шел издалека. – Надо же, как испортил бабулю долгий простой... – мелькнула вялая мысль. После того как призыв повторился дважды, я начал чувствовать раздражение – такая назойливость мне претила. Я поднялся, чтобы отключить робота и водворить его на место, но незнакомый голос, который шел из динамиков, остановил меня. – Не отключай робота от сети, сейчас он работает как приемное устройство. – Ты хочешь сказать, что ты – не бабуля, – скептически заметил я; мой мозг решительно отказывался верить в иррациональное. – А когда-то ты готов был верить... и в инопланетян, и в неисчерпаемые возможности мирового разума. Бабуля была способна неординарно мыслить, но одного она не умела точно – читать мысли. Если бы мое состояние было нормальным, я бы, по меньшей мере, насторожился. Но владевшая мной меланхолия только приветствовала мысль о встрече с самым опасным и неизвестным, может быть даже со смертью... Не отдавая себе отчета в своих действиях, я пошел в кухню и взял из ящика нож. Вернувшись и застав робота таким же недвижным, я не смог вспомнить, зачем вооружился ножом, и потому бросил его на пол. Однако голос велел мне поднять инструмент и вырезать с его помощью на груди бабули прямоугольное отверстие. Когда лоскут искусственной кожи остался у меня в руках, на его месте показался небольшой светящийся экран. В слабом мерцании черно-белого изображения я увидел расплывчатые черты незнакомого лица. – Могу я увидеть тебя лучше? – сейчас я готов был содрать с робота хотя бы и всю его оболочку, лишь бы обнаружить кнопки настройки. Но незнакомец остановил меня: – Улучшить изображение ты не сможешь, да и что даст тебе картинка? Он велел мне закрыть глаза и перестать беспокоиться. _____________________ Я знал, что человека охватывает страх, когда он не может вдохнуть или выдохнуть. Казалось бы, что может быть страшнее этого несовместимого с жизнью состояния? Однако дыхание жизни не заключается лишь в дыхании тела. Душа тоже «дышит», насыщаясь впечатлениями мира, созвучными ей энергиями. И без насыщения ими может начать ощущать удушье. Эта мысль пришла гораздо позже, но не в тот момент, когда, придя в себя, я обнаружил, что нахожусь бездонном пространстве, в непроглядной темноте. Скованное ужасом, сердце билось так часто и быстро, как только могло; одновременно отзываясь во всех частях тела, оно мучительно сопротивлялось разрушительной иллюзии... Мгновением позже мне уже казалось, что я парю – ни много ни мало в открытом космосе. Блестящие точки на фоне черноты напоминали о звездном небе. Этот близкий и знакомый образ подействовал успокоительно, и я, только что излучавший каждой клеткой своего тела безумный страх, принялся искать точки опоры. В принципе, поиск основания для мышления – обычное состояние ума, ум не может пребывать в пустоте, какая-никакая зацепка ему всегда нужна, вроде: «сейчас я буду делать то-то», «поищу-ка что-то знакомое и от него буду плясать дальше»... Можно сказать, что и ум тоже дышит «воздухом мысли». Когда, почувствовав себя хозяином положения, мой ум «задышал», я вообразил, что смогу лететь и таким образом приблизиться к звездам и планетам. Но не тут-то было, тело решительно отказывалось изменять положение в пространстве. Возмутившись, я сделал особенно сильный, решительный рывок и... сознание мое погасло. Когда же оно вернулось, мне понадобилось все мое мужество, чтобы принять то, что я увидел. Ряд... вернее два ряда светил выстроились по обеим сторонам от меня. Они выглядели не больше земной Луны и вряд ли ярче, но ощущались такими явными – до эффекта присутствия. Да, у меня было полное впечатление, что я участвую в каком-то экзамене, и строгие глаза экзаменаторов, не мигая, следят за мной. – Ты хотел лететь, лети! – эта невесть откуда взявшаяся мысль подтолкнула меня вновь податься вперед. Оказалось, что двигаться теперь легко и приятно. Что ж, пора было познакомиться с «экзаменаторами»! Под аккомпанемент едва слышного, странно вибрирующего звона в ушах, я ринулся на встречу с посланниками Вселенной. Однако вскоре мое рвение поубавилось... Пока я летел примерно посередине «звездного коридора», ничто не мешало мне быть собой и находить для своего ума точки опоры. Но, как только я пытался приблизиться к тому или иному светилу, то как будто начинал терять себя. Звезды обдавали жаром, планеты – холодом, однако это было пустяком по сравнению с невидимым воздействием, от которого переставали дышать сердце и разум. Мне вовсе не улыбалось превратиться в живого мертвеца и потому в своем полете я предпочел держаться центральной линии. Делая вначале короткие выпады по сторонам, чтобы почувствовать энергетику очередного светила, со временем я отказался от этого. Сердце... сердце подсказало мне, что, даже не приближаясь к неизведанному миру, я могу почувствовать, насколько дружественна его аура. Наверное, впервые в жизни я обратил на сердце внимание не как на телесный орган, но как на друга, способного вернее и безошибочнее оценивать ситуацию, нежели потерявшийся в суждениях ум. Я даже стал разговаривать с ним. – Можно лететь к этой?.. – спрашивал я, и, если сердце ощутимо меняло ритм, мое намерение угасало. – Спасибо, друг! – окрыленный чудесной поддержкой, я двигался дальше. Но постепенно обретенная радость стала угасать – парад планет казался бесконечным, а уколы чуждого ритма истощали. Лишь одна мысль росла и укреплялась во мне: в космосе чрезвычайно много совершенно чуждых моему естеству миров, войти в которые я еще не готов, очевидно по причине своего несовершенства. «Чужой, чужой, чужой», – стучало в висках... И вдруг... не поверите!.. как будто все любимые мной ароматы Земли возникли враз, из ниоткуда. Впечатление исходило от одной небольшой планеты, окруженной дивной голубой атмосферой. Очертя голову, я ринулся к ней, как к родному дому. Только сейчас, после экзекуции полного отчуждения от всего родного, близкого уму и сердцу, я ощутил, как дорога мне наша планета. Всю любовь, на какую я был способен, я посылал стремительно приближающемуся голубому миру. Ликуя, я облетал его в надежде обнаружить маленький остров в океане, на котором жил от самого рождения. Однако, чем больше деталей на поверхности планеты мне удавалось рассмотреть, тем большим становилось мое недоумение. Да, этот мир был разительно похож на Землю – обладал континентами и обширными океанами, имел две полярные области, – но все это имело другие размеры и очертания, и находилось совсем не там, где должно было быть. Не раз облетев Новую Землю вокруг и окончательно утратив надежду найти там свой город, я решил приземлиться наугад: на самый большой материк, в самую, как я полагал, малонаселенную область – на заснеженные горные вершины. Пронизывающий ветер и слепящий блеск снежного покрывала не уменьшали радость встречи с космической родиной. «Я найду, я преодолею...», – твердил я себе, и улыбка моего сердца согревала и придавала уверенность. Пройдя изрядное расстояние, я присел на склоне и дал глазам отдых. В какой-то момент в уши вошел тот же странный тонкий звук, который посещал меня в космосе. Я долго не решался открыть глаза, полагая, что увижу нечто столь же пугающее, как тогда. Но когда сделал это, то увидел перед собой... огромную тень человека. Я обернулся кругом, но никого не обнаружил. Вообразив, что мне померещилось, и что в этом месте снег просто-напросто успел отчего-то потемнеть, пока я на него не смотрел, я стал ощупывать его. Словно подыгрывая мне, тень сдвинулась, и на ее месте показался девственно чистый наст... Это выглядело так поражающе, что я невольно вновь опустился на прежнее место. Не зная, как вести себя в присутствии живой тени, я поспешил заговорить с ней: – Слушай, если ты человек... ну какой-нибудь из тех, кто владеет своими психическими силами, то покажись... – Если я покажусь, ты погибнешь, я пока «чужой» для тебя, – услышал я ответ. Меня обдало жаром: голос – глубокий, с нотками учительной твердости – походил на тот, что доносился из недр бабули. – Так это ты! – обрадовался я старому знакомому и с энтузиазмом вскочил, чтобы продолжить путь. Спускаться теперь было куда легче: меня уже не донимал холод, и тень, спешившая впереди, гасила слепящий снежный экран. Убедившись в неслучайном явлении своего невидимого спутника, я жаждал узнать у него об очень многом. Но что-то останавливало меня от легкомысленной, необдуманной болтовни – хотя бы мысль о его невероятных способностях, позволивших устроить мою встречу с космическим сознанием. Осторожно продвигаясь по скользкому склону, я напряженно искал повод для начала разговора. – Это Земля? – наконец нашелся я и, получив утвердительный ответ, спросил снова: – Почему она так не похожа? Это Земля будущего? – Да, ты прав. Я ждал пояснений, но они не последовали. Задавая уточняющие вопросы, я получал лишь подтверждения или возражения своим мыслям и постепенно стал понимать, что по-настоящему сумею разговорить собеседника лишь тогда, когда задам ему «нужный» вопрос. И вот на очередном привале меня осенило: – Если космический разум помогает землянам всеми мерами, и благополучие Земли целиком зависит от них самих, что по-твоему они должны делать? – Должны любить. Такой незамысловатый ответ откровенно разочаровал меня. Что я мог вынести из такого разговора? Словно подслушав мои мысли, невидимый собеседник вдруг засыпал меня вопросами: – Ты полагаешь, что знать о любви и действовать любовью – одно и то же? Думаешь ли ты, что ты или кто-то другой в каждое свое действие вкладывает желание улучшить окружающий мир или день живущих рядом людей? Готов ли ты расстаться со всеми своими предубеждениями ради того, чтобы стать носителем любви? То, что я услышал, сильно отзвучало в сердце и стало ответом на многое. Передо мной вдруг прошла панорама моей недолгой жизни, двигателем которой, чаще всего, были сиюминутные желания. Выпав на мгновение из оболочки сковывающего меня эгоизма, я к своему ужасу вспомнил, как сильно повздорил с другом накануне его гибели... Уверен, что если бы раньше я оступился и беспомощно покатился с горы, мной бы овладели страх или отчаяние, но сейчас я был почти счастлив: опасное положение, в котором я очутился, показалось данью искупления. Точно так же я был рад всем болезненным ушибам – они остро дали о себе знать, когда я поднялся на ноги. _____________________ Светило Солнце, в воздухе разносился аромат цветущего сада. Внизу, в удивительно красивой долине – по-весеннему нарядной и ухоженной – царила праздничная атмосфера. Люди, одетые в светлые, украшенные шитьем одежды, направлялись к величественному зданию, чем-то напоминавшему храм. Туда же бесшумно подлетали аппараты. Высадив пассажиров, они улетали прочь. В это оживление людей и природы естественно вписывалось торжественное песнопение. По-восточному гибкие голоса женского хора, расположившегося у храма, воспринимались единым целым с щебетанием птиц и говором бегущих с гор ручьев. И хотя я не мог распознать в этом пении ни одного из известных мне земных языков, оно завораживало меня. Заслушавшись и засмотревшись, я совершенно забыл о своем постоянном спутнике. Однако он, спокойно и размеренно, ничем не нарушая красоты торжества, заговорил сам: – Видишь: любовь и созвучие дают ощущение целостности... общий для всех землян язык – на нем исполняется песнь – облегчает взаимопонимание... постоянство связи с космическим разумом – не обряды, но живое сердечное чувство – помогает строить жизнь гармонично... Сохрани память об этой гармонии в сердце. Это было последнее, что я запомнил перед тем, как вернуться в черно-белый мир настоящего. Именно таким оно показалось мне после пробуждения: тусклым, незначительным и как будто лишенным будущего. Закрывая глаза, я восстанавливал в воображении яркие картины Новой Земли, открывая –пускал слезу... с большой признательностью, но и с тоской взывал к тому, кто меня вел... И в конце концов понял, уяснил, зачем мне дано было видение! Я должен был начать жить иначе – ради построения Новой Земли. Поверх всего, что кажется серым и будничным, я должен был внести энергию будущего в настоящее, любовью и радостью залечить его печали. И следовало начать это делать прямо сейчас. Побуждаемый просьбами бабули, которая к этому времени уже «проснулась», я тщательно приклеил лоскут кожи на место. Она была весьма удовлетворена и, оправив на себе одежду, поспешила в кухню, обещая приготовить мои любимые рисовые шарики. Едва за ней закрылась дверь, я не без трепета присел перед домашним алтарем и, отворив резные створки, поставил туда фотографию друга... Я смотрел в его открытое улыбающееся лицо и от всей души просил простить меня... Слышал ли он? Не знаю. Но что-то подсказывало, что мое обращение не останется без ответа... Горели свечи... летел из сердца привет ему, восходящему... соединялись миры... любовью... для любви...
Мы еще дети... [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA] Наблюдая за тем, как играют дети – мальчик и девочка, Анна не переставала удивляться. Она видела, как они размахивали своими четырехпалыми ручками, будто примеряясь к цели, а потом резко выбрасывали ручки вперед. То невидимое, что они будто бы держали в руке, похоже, попадало в цель, потому что после броска дети радовались, хлопая себя по маленьким, тесно прижатым к голове ушкам и выкрикивали: «Ф-фа! Ф-фа!» Когда пришла очередь мальчика делать бросок, к Анне подошла Эльза. Нарисованный Анной в воздухе вопросительный знак, она расценила как просьбу пояснить суть игры. – У него, кажется, что-то есть в руке, не пойму что. Вот он бросает, оно летит... – Откуда ты знаешь, что оно летит, если ты его не видишь? – Потому что оно попадает в цель... О-о-о! Какая красота! – Что же там?! – Анне не терпелось получить разгадку, но Эльза, заворожённая чем-то необычайным, казалось, вовсе не собирается ничего пояснять. Только после того как дети ушли, она открыла секрет игры: – Возможно, в руках они держат какие-то энергетические сгустки, потому что, когда они летят, в воздухе остается едва заметный след. А летят они в сторону таких, похожих на паучьи, сеток. И когда им удается попасть в самую середину, происходит как бы маленький взрыв. Там рождаются такие красивые вещи... – Ну же! – ...они больше походят на цветы, переливающиеся разноцветными огнями, или пушистые, наподобие снежных, комочки, которые испускают фонтаны ослепительных искр... – Слушай, а давай и ты попробуешь! – загорелась Анна. – Разве что понарошку. Эльза немного наклонилась влево, подражая позе, в которой стояли дети, и вообразила, что у нее в ладони находится светящийся шарик; прицелившись, она бросила его в слегка вибрирующую «паутину». – Ну что, получилось? – во взгляде Анны читался вопрос. – Нет, не вышло. Никакого следа в воздухе, значит я не умею так собирать энергию, как они. – Девочки, если чего-то не понимаете, читайте инструкции, – подошел к ним Ли, кончики его усов подрагивали – Ли беззвучно смеялся. – Неужели мы так глупо выглядим? – спросила его Анна, озорно поглядывая на командира. – Не глупо, но крайне о-о-задаченно... Когда в конце дня Эльза составляла отчёт, она припомнила этот разговор и даже повторила за Ли многозначительно растянутое словечко «о-о-задаченно», что было весьма некстати: отчёт записывался с голоса и, тут же пройдя распознавание, выдавался на печать. Пришлось прибегнуть к помощи лазерного ластика. Его наверняка пришлось бы использовать повторно, если бы Эльза не поспешила отключить печатающий модуль – к ее комнате приближались Ли и Анна, на ходу они громко спорили. – Да, я все понимаю, на станции ты – командир, – с запалом говорила Анна. – Но и ты пойми, что мы, учёные, не умеем действовать в рамках готовых инструкций. Чтобы открыть что-то новое, мы порой должны рисковать, вплоть до того, чтобы самим становиться объектом научного эксперимента. – Я не могут позволить вам идти на неоправданный риск, – членораздельно, как будто говорил это уже не раз, обращался к собеседнице Ли. – Верно, на этой планете не замечены случаи нападения на людей, но если в течение недели биомеханик и психотехник пишут в своих отчётах, что лунтяне совершают, в основном, психоэнергетические действия, я не могу разрешить им принять приглашение аборигенов. Или Вы думаете, что я не читаю ваши отчёты? Еле слышно вздохнул пневмомеханизм двери – Анна и Ли вошли в комнату психологического тренинга, в руке Ли держал рапорт, над которым пару часов назад потрудились Анна и Эльза. – Сядьте обе вот здесь, – указал на низкий диванчик Ли, – а я вам прочитаю, что здесь написано. – Но мы же зна... – попыталась продолжить спор Анна, но Ли махнул в ее сторону рукой, чтобы она угомонилась. – Итак, здесь написано, – начал Ли и, не прекращая смотреть своими угольно-черными глазами на девушек, стал слово в слово цитировать содержимое рапорта. Феноменальная способность безошибочно запоминать прочитанное однажды естественно дополняла его умение блюсти неукоснительную дисциплину. Вот и сейчас, комментируя прочитанное, Ли включил в себе «робота»: – «Просим отпустить нас для участия в церемонии Ап-Ма...» Кто из вас знает, что такое Ап-Ма?.. Значит, молчите... Выходит, не знаете... – Но предыдущая экспедиция участвовала в церемонии Ап-Па, и все остались живы, – заметила Эльза. Ли бросил листок на низкий столик у дивана и скрестил руки на груди: – Здоровье – под вопросом. После возвращения на Землю двое – как раз тех, кто принимал участие в церемонии, – заболели. – Что-то мы о таком не слышали. – Если точнее, то не заболели, но приобрели странные способности. – Например? – Анна любила загонять Ли в тупик, тогда он становился менее жестким, и, годами оттачиваемая схема категоричного мышления, приобретала подвижность. – Например, у них появилась способность исчезать. Причем, способность эту они контролировать не в состоянии. – Совсем исчезнуть, дезинтегрироваться, они не могут, – задумалась Эльза. – Возможно, они спонтанно переходят в какой-то другой мир. – Об этом ничего не знаю, – сухо заметил Ли, – к остальной части отчёта об этой болезни доступ имеют только псикомы. – Я очень уважаю псикомов, – улыбнулась Анна, – но в своей заботе о психическом здоровье землян они нередко слишком перестраховываются. – Зато такие неудержимо любознательные учёные, как вы, остаются живы и пребывают в здравом уме, – Ли слегка поклонился, показывая, что разговор окончен. На рассвете следующего дня, еще до того как зеленоватая звезда здешней солнечной системы показалась из-за горизонта, Анна и Эльза бесшумно выскользнули за пределы станции и, забросив в двухместный самоход сумки с оборудованием, взяли курс на север. Маленькое судно на воздушной подушке стремительно промчалось по равнине и, переключившись затем на реактивную тягу, стало подниматься в гору. Сообразуясь с заданными координатами, оно вскоре остановилось у края живописной долины. Впервые увидев красоту этого необыкновенного места, девушки рассматривали его молча, не подозревая, что каждая из них видит своё. Далеко внизу под ногами Анны распростерлась огромная чаша, со дна которой поднимались миниатюрные скалы. Они напоминали меловые образования, которые, если присмотреться, складывали причудливые узоры. Эльза видела нечто более фантастическое. Белые скалы в ее видении были вовсе не белыми, но радужно переливались. Рассредоточив зрение, можно было заметить, что они слегка вибрируют в определенном ритме. Живости им добавляло тонкое звучание, похожее на высокочастотный писк. – Не правда ли, ошеломительное зрелище?! – Анна и Эльза вздрогнули, позади них стоял Ли. Разом обернувшись, они встретились с осуждающим взглядом командира и почувствовали себя нашкодившими школьницами. – Вы должны немедленно последовать за мной, – тоном не допускающим возражений, сказал Ли. – Не получится, – хрипло проговорила Анна, – мы даже не успеем добраться до самохода. – Почему не получится?! – возмутился Ли. – В запасе еще целый час и две минуты. – Только две минуты, – опустила голову Анна. – Я неправильно указала в рапорте время. Она не услышала всего того, что собирался сказать ей командир, потому что в это время раздался мощный звук – тысячи голосов стоящих вдоль края кратера лунтян зазвучали как один. Звук все время повышался, пока не перешёл в ультразвуковой диапазон. Ли ловким движением накинул на себя и своих спутниц биозащитную сетку, встроенные в ее узлы нанокристаллы рассеивали потоки направленно действующей силы, не позволяя разрушить неприспособленные к здешнему миру тела. Укрытые одним покровом, Ли, Анна и Эльза стояли так тесно, что слышали, как сильно бьются их сердца в невероятной, немного пугающей тишине. Защищая тело и отчасти психику, сеть не могла полностью оградить сознания от потрясения необычностью момента. Тысячи открытых ртов, в два раза больше широко распахнутых глаз – так стояли лунтяне, простирая руки к небу. Напряжение нарастало... Из отчёта Эльзы Мы стояли, не отрывая глаз от чаши. В какой-то момент наши сердца забились в унисон, как одно единое сердце – из всех пиков переливчатых скал выстрелили ослепительные лучи. Я поспешила опустить на глаза забрало. В это же время Анна выронила из рук прибор. Оказалось, что имульсометр, который должен был сообщить о силе жизненного импульса всех находящихся в округе биосистем, буквально раскалился. И дело вовсе не в количестве собравшихся здесь лунтян, прибор был рассчитан и не на такие собрания. Думаю, что причиной выхода его из строя стала необычайная активность образований, находящихся на дне чаши. Интенсивность лучей росла, они уходили в небо все выше и выше, и там, в зеленоватой лунтянской атмосфере, вдруг стала вырисовываться величественная фигура женщины. Явление было прекрасным. Чем больше я присматривалась к Облику, который создавал вокруг себя чудесную, лучистую сферу, тем больше меня охватывало чувство глубокого почитания. Не столь важно было осмыслить послание, которое несла эта Сущность, достаточно было дивного ощущения восторга в сердце, чтобы напитаться новым сознанием красоты жизни. Явление было недолгим. После того как оно исчезло, по толпам лунтян прокатился облегчительный вздох. Очевидно, им нелегко было пережить встречу с высокими вибрациями, значительно превышающими их собственные. Один пожилой лунтянин, который стоял все это время рядом с нами, вдруг упал. Однако никто не стал его поднимать, и я поняла, что он умер. Возле него стали собираться люди, мы поспешили ретироваться. Из отчёта Анны Это было ужасно неэстетичное зрелище – пребывающие в состоянии экстаза лунтяне. Казалось, что пялиться в небо они могут целую вечность. Однако долго наблюдать за ними мне не пришлось. Импульсометр, составлявший карту биотоков систем, вдруг стал интенсивно греться и до того накалился, что пришлось бросить его на землю. Упав, он задымился, треснул и вскоре распался на несколько частей. Я собиралась задействовать другой, менее чувствительный аналог погибшего прибора, однако в этот момент в глаза ударил ослепительный свет – как будто включились сотни софитов, спрятанных на дне кратера. Несмотря на то что мои глаза были защищены, что-либо рассмотреть в таком сильном свете было невозможно. Лишь на мгновение мне показалось, что там, куда были направлены взоры лунтян, я вижу огромную женскую фигуру. Мне не удалось ее разглядеть, потому что в этот момент я, похоже, отключилась. Когда сознание вернулось ко мне, я увидела, что около нас собираются лунтяне, но разобрать почему не могла – Эльза уже толкала меня в сторону самохода. Из отчёта командира Ввиду склонности к нарушению дисциплины двух сотрудников – биомеханика и психотехника, я счёл своим долгом проследить за их действиями сегодня утром и последовал за ними на своем самоходе. Когда я прибыл на место, оказалось, что члены моей команды в своем рапорте намеренно ввели меня в заблуждение, отодвинув время начала мероприятия на один час назад. К сожалению, о дальнейших событиях я имею лишь смутное представление, в связи с приступом чрезвычайно сильной головной боли. – Ну как ты, Ли? – в комнату командира вошла Анна. – Немного лучше. Но все предметы по контуру светятся... цветами радуги. – Врач, наверное, сказал, что это давление... – с долей иронии произнесла Анна. – Вроде того... – поморщился Ли. Ощущение того, что вместо глаз у него были вставлены болезненные твердые шарики, не покидало его. – Зато Эльза сказала, что у меня открылся третий глаз... – Она и мне это сказала, когда я спросила, почему я вижу вокруг нее свечение, и пообещала, что завтра начнёт учить меня «видеть». – На двух «психов» на станции станет больше, – слабо улыбнулся Ли. Теперь ты видишь, во что целились дети? – спросила Эльза у Анны, когда не следующий день они отправились на прогулку. – Вижу... да... – всегда активная, Анна была сейчас необычно задумчивой. – Что случилось, коллега? Некоторое время Анна молчала, ковыряя носком ботинка легкий, зеленовато-коричневый грунт. Потом, опершись о местный «баобаб», который отличался от своего земного прототипа густо-синей листвой, сказала: – А знаешь, мне приснился странный сон... Если ты обещаешь не фиксировать его в отчёте... – и она внимательно посмотрела на Эльзу. Эльза кивнула и, придвинувшись ближе, приготовилась слушать. – Помнишь старика-лунтянина, который стоял возле нас на церемонии? Эльза снова утвердительно кивнула. – Так вот, пришёл он ко мне ночью... Не смотри на меня, пожалуйста, как на сумасшедшую, – про сон я солгала... Когда я его увидела, я даже ущипнула себя, до боли. Видишь синяк на щеке?.. Испугалась, как в детстве. Представляешь, стоит надо мной и обращается ко мне по-нашему. – Господи! – Анна и Эльза вскрикнули одновременно: из-за дерева неожиданно выскочил Ли. – Только не говори, что ты всё слышал, – сипло проговорила Анна, от волнения у нее пересохло в горле. – Как раз в этом я и собирался признаться... Рассказывай дальше, мне надо кое-что уточнить. – Ну да, чтобы потом, по своему обыкновению, написать обо всём подробный отчёт, – Анна понизила голос, подражая манере речи командира. – Рекомендации: космобиотехник Анна Х. нуждается в длительном курсе реабилитации... – Нет, вовсе нет, – возразил Ли. – Обещаю: после того как услышу твой рассказ, тоже кое в чём признаюсь, и тоже не для отчёта. Анне было трудно преодолеть недоверие к Ли. Стал ли «робот» чувствительней или просто хочет войти в доверие? Впрочем, прежний Ли при всех своих повадках разведчика, никогда не кривил душой... И Анна решилась: – Значит, пришёл он ко мне и говорит: «Я – тот старик, который умер во время великого явления Матери. Я – счастливый человек: умереть в этот день в Её присутствии – значит приобщиться к Её лучу и больше никогда не рождаться, но жить в сферах Её». Тут мне стало совсем страшно, но старик успокоил меня: «Это нормально, что ты боишься, сейчас договорю и уйду, а ты сразу уснёшь». Чтобы не впасть в панику, я опять себя ущипнула за то же место, больно было ужасно. Зато немного отвлеклась. А старик между тем продолжал: «Меня послала к тебе Мать, Она просила передать тебе, что, получив озарение Её луча, ты принадлежишь теперь не только к земной системе миров, но и к сферам Лунты. Ты здесь желанный гость и прибыть сюда можешь всегда, когда захочешь, без помощи ваших громоздких аппаратов. Достаточно просто отделить тонкое тело от физического и мысленно направить его на Лунту...» – А знаешь, мне добавить нечего, – в глазах Ли читалась обеспокоенность, пальцы его нервно постукивали по стволу баобаба. – Э-э нет, так не пойдёт, – пошла на него Анна. – Брось, Ли, это нечестно, – поддержала её Эльза. Командир прижался спиной к стволу и поднял вверх руки: – Предупреждаю: то, что я сейчас скажу, вам не понравится... – Мне уже не нравится, – сказала Анна, не отрывая глаз от Ли. Не выдержав её взгляда, он опустил голову: – Когда этой ночью я увидел старика, мне тоже стало как-то не по себе. Все время, пока он говорил, я думал, что это бред, а теперь... – Ну, что он сказал?.. – потрепала его по плечу Анна. – ...сказал, что мы должны бросить летать, что через некоторое время наша энергетика начнёт выводить из строя летательные аппараты, электронику... – Ли запнулся, в глазах женщин сквозило беспокойство. Стоило ли продолжать? Эльза на пальцах показала ему знак, который на условной азбуке навигаторов означал, что всё в порядке. И Ли решился: – Старик сказал, что теперь будет сам учить нас летать, а мы, бывая на Лунте, должны будем распространять полученные знания на Земле. – Что же тут страшного? – дружески улыбнулась Эльза. – Лунта – красавица, здесь много удивительного. К примеру, эти паутинки. Знаете, что это такое? Это – центры зарождения. Стоит их пробудить, и в тонкой сфере Лунты родится цветок... – Откуда ты это узнала? – все еще немного подавленная, удивилась Анна. – Думаю, вполне логично предположить... что старик зашёл также и ко мне. Не так ли?.. – в глазах Эльзы искрились смешинки. Дождавшись, пока напряжение уйдет с лиц друзей, она сказала: – Нас пробудила Матерь к новой жизни, указала нам учителя. Конечно, Ли, это потребует от нас героизма. Но ведь ты всегда хотел быть героем, правда же? Тонкие губы командира растянулись в улыбке: – Прежде чем стать героями, я думаю, придётся изучить абракадабру, на которой говорят наши новые братья. Посмотрите, они явно обсуждают нас. В самом деле, стоявшие поодаль мальчик и девочка, – те самые, которые любили играть вблизи инопланетной станции, – сейчас разговаривали, поглядывая в сторону странных незнакомцев. Эльза приветственно помахала им рукой. – Увидели в наших аурах что-то родное, но не могут понять, на какой абракадабре говорят эти трое... – Господи, какие же еще мы дети!.. – воскликнула Анна, и все трое от души рассмеялись.
Записки из будущего Поцелованные светом, лепестки цветов умеют удержать его трепет. Кажется, что они так и живут в напряженном ожидании света. Их удача – в постоянстве устремления. Предстояние [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA]Я и мои сестры берем друг друга за руки и образуем круг. Чистые, белые одежды, тонкий аромат живых цветов, прохладный полумрак верхнего яруса храма... Сосредоточенное молчание нарушает голос заводящей. Она первая проговаривает зовущую мантру и задает ритм ее вторения. Сестры подхватывают эти особенные слова и, наладив унисон, начинают движение по кругу. Разное состояние атмосферы, отличный в каждом новом дне настрой сестер, а также тех людей, что собираются для молитвы внизу в храме, не позволяют предугадать, сколь долгим будет наше хождение. Но уже с первых слов вторения трепетное предощущение явления света наполняет наши души. Рано или поздно наступает момент, когда он нисходит – мощный столп плазмоподобного пламени. И тогда хоровод наш сам собой останавливается. И видим, как в каждой зажигается и, подобно раскаленной струне, начинает светиться позвоночный столб. Слова, колебания чувств, мысли – все уходит, подчиняясь безмолвному стремлению сердца войти в сферы Света-Огня. Не каждый прихожанин видит Луч Владыки и мало кто из увидевших замечает в его слепящем сиянии двенадцать огоньков, его окружающих. Но тот, кто видит, понимает, что это сестры храма во время служения обретают способность отражения Света надземного. Мы не делаем секрета из своего ритуала. Не раз во время больших праздников визийные камеры передавали на экраны не только наше хождение и мантру, но и благодаря особому газу делали очевидным для всех сам Луч. Однако лиц наших, закрытых во время служения густыми вуалями, никто никогда не видел. Нет, мы не изолированы от земного обихода и живем среди людей. Никто не заподозрит в одиноко живущей соседке сестру–служительницу храма, зная, что при храме имеется общежитие и что женщина за соседским забором работает там медсестрой, кухаркой или садовницей. И все же изредка происходит непредвиденное. Поиск Однажды, когда мы выходили из храма, я спросил маму о том, кто живет в большом белом доме неподалеку, и мама ответила, что там белые сестры – те, которые служат в храме. – Ты же сам меня спрашивал об огоньках, которые загораются наверху во время службы. Говорят, что это горят сердца наших сестер... Когда я стал подрастать, я перестал видеть под сводами храмовой постройки точечные белые огни, а потом и вовсе забыл о них среди радостей и трудов жизни. Оказалось, впрочем, что не забыла об этой моей способности видеть тонкие энергии моя мама. – Зачем, дорогой мой, ты ломишься в закрытую пока для тебя дверь? – спросила она, когда я не получил допуска на поступление в школу контактеров. – Ты мечтаешь о подвигах, хочешь открывать другие миры, не сообразуясь с тем, на что ты сам способен сегодня. Быть может, когда-то тебя примут туда – сам знаешь, там нет ограничений по возрасту... – Но это мое желание, моя мечта! – Да, родной, знаю. Но что мешает тебе до той поры, когда у тебя откроются нужные способности, поработать в другой области, например в целительстве? Наверное, в ответ я состроил такую потешную физиономию, что мама рассмеялась. И все же, не оставляя мысли убедить меня в том, в чем не до конца была уверена сама, сказала: – А ведь до семи лет ты прекрасно видел разное свечение: и огни в храме, и ауры людей... Значит при небольшом усилии снова можешь начать видеть. – Но почему ты решила, что я непременно должен стать целителем? – пожал я плечами. – Сколько на свете профессий, требующих ясновидения! Могу стать ученым, судьей, писателем... Мама погладила меня по плечу и улыбнулась: – Ты можешь стать, кем захочешь. Но помни, что лучше послужить людям ты можешь тогда, когда приложишь все свои силы, все свои способности. Так в пятнадцать лет я снова превратился в школьника, только уже не общеобразовательной школы, а Школы развития. Служение Когда утреннее предстояние в храме завершалось, в течение дня нам предстоял отдых до вечернего служения. Отдыхали мы в разнообразной работе, помогая сестрам, живущим и работающим в общине при храме. Работа предписывалась легкая, неутомительная, смена деятельности рекомендовалась при появлении признаков усталости. После ухода за садом, например, можно было заняться художественным рукоделием, а потом вновь вернуться к незатейливым хозяйственным делам, допускалось также чтение развивающих книг. Весь уклад этой нехитрой жизни призван был способствовать поддержанию бодрости тела и, главное, не должен был отвлекать от настроенности на сообщение с энергией Луча Владыки. Немало свидетельств в течение веков оставили после себя люди, которые имели опыт Высокого Общения. Мои современники относились к нему сочувственно, сознавая впрочем, что многим из них еще не под силу существовать в двух мирах одновременно. Постоянство Общения требовало от человека чуткой уравновешенности, возвышенной мысли и невозмутимости чувств. В зеркально гладкой поверхности сознания тогда мог отражаться и удерживать свой отблеск Луч Владыки. Человек при этом продолжал жить по правилам внешнего мира, играя предписанную для него общественными условиями роль. Мысль о Том, кому отдавалось сердце, всегда главенствовала, подчиняя себе любые движения и желания. Взамен давалась самая трогательная, поистине отцовская опека и возможность ускоренно развивать удивительные силы человеческой природы. Никто из ищущих Высокого Покровительства и в самом деле его получавшего не задумывался о том, что получит взамен своей преданности – искренняя сердечная привязанность чуждается мыслей о выгоде. Естественное тяготение к родине духа, поиск истинного отцовства укрепляли вначале едва ощутимую, но со временем крепнущую магнетическую связь с избранным Руководителем. В трудных заданиях преобразования своей низшей природы, в постоянном преодолении влияния негармоничного окружения росла самоотверженность и безграничное доверие к Ведущему. Так рождалась готовность к подвигу – не однократному действию и не случайному порыву, но к постоянному огненному напряжению всей жизни, привлекающему тонкие энергии из надземного для преобразования и улучшения настоящего и будущего планеты. Желание Уже после первого года пребывания в Школе ко мне стала возвращаться способность видеть тонкие энергии. У меня нередко болели глаза – до того я напрягал их, рассматривая человеческие ауры. Частой моей спутницей была и головная боль – в ней теснились горы информации, связанной с миром тонких энергий. В огненном порыве к познанию изначального я уже не мог удовлетвориться тем, что видел вокруг. Я искренне жаждал преодолеть это видение и, отстранившись от него, начать, наконец, воспринимать вещи в их природной полноте. Мое страстное стремление разгадать загадку человека превращало меня иногда в чудака. Если я замечал что-то необычное в его аурическом коконе, то без стеснения мог впериться в него взглядом. Похоже, находились и другие юные дарования, которые вели себя столь же бесцеремонно. Порой не успевал я как следует сосредоточиться на человеке и его ауре, как подопытный тут же наглухо закрывал свое свечение непроницаемой оболочкой. Меня это совсем не огорчало – в объектах наблюдения недостатка не было, но все же наиболее интересными из них были те, самые чувствительные, которые немедленно ставили защиту от любопытных. Особенно в этом плане мою любознательность разжигала наша соседка. Эта внешне неприметная молодая женщина каким-то хитрым образом блокировала мою способность видеть светА. Всякий раз глядя на нее, я пугался, что снова, как в детстве, утерял способность к тонкому видению – вокруг нее не было никакого свечения. – Я еще не встречал человека без ауры, – смеялся в ответ на мои расспросы наш учитель. – Если человек не хочет, чтобы ему лезли в душу, то и не лезь. И дальше шли одна-две фразы о необходимости придерживаться этических норм. К концу обучения я, должно быть, окончательно проникся теми флюидами нравственности, которые за три года были на меня истрачены, усвоив их вместе со способностью видеть человека насквозь. Если бы это было не так, вместо значка об окончании мне могли бы вручить направление на перевоспитание – безнравственный человек со сверхспособностями считался угрозой для общества. Зажав в руке значок-голограмму с описанием моих успехов-неуспехов, я чуть не вприпрыжку торопился домой, чтобы показать его содержимое маме, подтвердить ей слова сказанные директором при вручении: – Вы рекомендованы для обучения целительству, астрологии и психологии в Школе второй ступени. Размышляя о специальности астропсихолога, воображая, как комфортно буду чувствовать себя в этой области загадок и тайн, я поспешно распахнул калитку и побежал по дорожке к дому. Споткнувшись на ровном месте, я потерял равновесие и, подавшись вверх и влево... Это резкое движение в сторону соседского забора внезапно открыло мне что-то такое, от чего на мгновение перехватило дыхание: некая упругая сила, сопровожденная вспышкой яркого света, выровняла наклон моего тела и не только помогла удержаться на ногах, но и позволила заметить в соседнем дворе ее источник – ту самую соседку, которая, по словам мамы, работала в саду при храме. С этого момента разгадать загадку садовницы стало моим главным желанием. Наказание В тихое и незаметное мое существование порой врывалось чужое любопытство, чужое желание сблизиться. Но даже несвойственная мне холодность в общении не всегда позволяла отвадить тех, кто набивался в друзья. После того как однажды я помогла соседскому юноше не упасть, он, видимо страдая неуемным интересом к необычному, не упускал ни одного случая заговорить со мной, а то и зайти в гости. Несмотря на мое старание избежать встреч с ним и сдержанность в разговоре, он не оставлял своих попыток стать моим другом. – Если вы будете подстерегать меня, я придумаю для вас наказание, – пригрозила я ему однажды. – Вы этого не сделаете, – игриво ответил мне юноша. – Почему? – Потому что вы – добрая. – Вы не верите, что я могу поступить сурово? – Не верю, – еще шире улыбнулся молодой человек. О том, что такое суровость к себе, мне было известно не понаслышке, мое служение постоянно требовало строгой самодисциплины. Однако о суровом отношении к другому человеку я знала лишь из старинных книг. В нашем мире даже к преступившим закон относились заботливо, ограничивая наказание психологическим внушением и исправительными работами, рутина которых скрашивалась одолением новых вершин знаний. Поскольку справедливое наказание, согласно мировому закону причин и следствий, человек навлекает на себя сам, мне не нужно было предпринимать каких-то особых действий, но следовало лишь оградить себя от назойливых притязаний юноши. Именно такой совет дан был Владыкой, в отеческой мудрости которого мне никогда не приходилось усомниться. И только совместно с Ним – оплотом неусыпного дозора и неиссякаемой силы – можно было окружить себя светоносным покровом того напряжения, которое не только сообщило бы неосмотрительному сознанию об опасности, но и подвинуло бы его к Свету. Страх Как бы вы повели себя, если бы при одном взгляде на человека, который только вчера вам улыбался и обращался с вами по-доброму, у вас внутри все застыло бы от страха? Возможно, остолбенели бы, а, быть может, помчались без оглядки, как это сделал я, когда в очередной раз повстречался с нашей странной соседкой. Очнулся я дома, лежащим на полу. Надо мной стояла встревоженная мама с пустым стаканом, содержимое которого она только что выплеснула мне в лицо. В нормальном состоянии я ни за что бы не признался, что испугался. Но сейчас я чувствовал себя по-младенчески беззащитным и потому выложил маме все, как было. Мама помогла мне встать и, провожая к лежанке, сказала, чтобы я выбросил из головы свои шпионские игры и подумал о том, куда пойду летом работать. До сегодняшнего дня, до этой злополучной встречи я был твердо уверен в своем увлечении астропсихологией. Но в этот вечер и в последующие три дня безвылазного сидения дома я увидел свое будущее иначе, во всяком случае на ближайшие несколько месяцев. Мне вдруг остро захотелось приобщиться к целительству – не столько консультировать человека, опираясь на точные расчеты влияния Светил, сколько конкретно помочь ему здесь и сейчас обрести мир и свет в душе и бодрость в теле. История медицины свидетельствует о темной поре, когда в мире было множество больных и увечных, когда нарушенный энергетический баланс в организме восстанавливался частично, без устранения вызвавшей его причины, когда жертвы катастроф навсегда лишались полноценного физического тела. В нашем мире всеобщего здоровья все же встречались немногие случаи такого искажения психоэнергетической природы человека, которые никакое целительство победить не могло. Приют эти жертвы своего протестного мышления находили в нескольких специальных общинах, где их нелегкую жизнь поддерживали целители и сестры-духовспомогательницы. После недолгих размышлений я остановил свой выбор на общине при храме, где как раз освободилось место помощника целителя. Узел Почему этот безрассудный юноша так стремился быть там, где доводилось бывать мне, пояснил мне Учитель: – Ваша связь проходит единой нитью через многие жизни. Есть узлы, которые нуждаются в развязке и наоборот – наступают сроки, когда можно утвердить новую ступень сотрудничества. Сейчас пришло время такого диалога. Теперь сердце мое должно было подсказать, как вернее привести молодого человека к мысли о том, что не все загадки имеют немедленное разрешение, склонив его к смирению перед мудростью законов жизни. Место работы, избранное им как нельзя лучше способствовало охлаждению его азартной натуры. Нередко, заметив его издали в коридорах больничной общины, я наблюдала в его излучениях знаки страдания. Заимствованное или свое собственное, оно явно пригашало яркую, напряженную краску самомнения. Однажды, увидев его в храмовом парке, я присела рядом с ним на скамейку. Его удрученный вид свидетельствовал о том, что недавно он проводил чью-то несмирившуюся, мятежную душу в мир иной. – Почему, почему мы не можем помочь им? – бормотал он, раскачиваясь взад-вперед. – Потому что они не готовы принять нашу помощь... – Но ведь они просят, молят, требуют... Его голос звенел отчаянием, и так по-человечески хотелось обнять его, утешить... Но легкий укол в сердце напомнил о моем обещании Учителю – подтолкнуть молодого человека на пути самоизменения. – Ответь мне, друг, – обратилась я к нему, – почему ты сам так нелюбезен к простым правилам жизни? Почему стремишься поверх запретов к знаниям, пока недоступным твоему пониманию? Возможно, в иное время эти вопросы пробудили бы в моем собеседнике вспышку самолюбия, но сейчас, когда картины страданий все еще стояли у него перед глазами, он ответил по-настоящему бесхитростно: – Я всего-навсего хотел знать, почему вы не похожи на остальных. – Друг мой, желание, не поддержанное небом, разрушительно. Но если очень хочешь... Желания человеческие, особенно долго вынашиваемые, подобны раскаленным углям, готовым в любой момент дать вспышку пламени. Стоило мне обнадежить молодого человека, как в нем тут же пробудилось прежнее неуемное любопытство. – Я готов выслушать все, что вы скажете! – с горячностью заявил он. – Тогда закрой глаза... Падение Я знал, что если буду внимательно следить за ней, то непременно обнаружу, кто она на самом деле. Подозреваю, что, даже выбирая место работы, я неосознанно рассчитывал быть ближе к ней. Последовательно и неспешно наблюдая за соседкой, я постепенно составил четкое представление о ее дневном распорядке. Выяснив, что она ревностно посещает все службы в храме, я тоже стал дважды в день наведываться туда, участвуя в славословиях Владыкам и посылках полезных миру мыслей. Однако ту, которую я надеялся встретить, я не находил – ни среди прихожан, ни среди служителей храма. И тогда мне пришла в голову мысль забраться на второй ярус храма, чтобы с высоты рассмотреть всех, кто находился внизу во время службы. Ступеньки, ведущие наверх, оканчивались наглухо закрытой дверью, и я, безрезультатно подергав ручку, уже собирался идти обратно, как вдруг до меня донесся стук твердых подошв – кто-то торопливо поднимался сюда. Мне ни с кем не хотелось объясняться, и потому я поспешил отступить в углубление в стене – в полумраке меня могли и не заметить. Маленькая, полноватая женщина, слегка задыхаясь от спешного подъема, живо подскочила к двери и, ловко отворив ее, вошла в святая святых – комнату совершения обряда. Едва она переступила порог, как дыхание ее выровнялось, а шаги стали неслышными. Под однообразное повторение короткой мантры она плавно передвигалась по скудно освещенному помещению, окропляя ее приятно пахнущей водой. Я подумал, что это отличный момент, чтобы проникнуть вовнутрь. Забившись в самый темный угол, я с интересом наблюдал за последующими приготовлениями к службе, терпеливо перенося приятно пахнущие брызги, щедро орошающие мое лицо и руки. Потеряв счет времени, я не заметил, как исчезла маленькая женщина и как в комнату стали входить одетые во все белое другие женщины. Они шли молча, осторожно ступая, как будто боялись нарушить чей-то священный, нуждающийся в охранении покой. В полной тишине кто-то из них еле слышно прошептал: «Здесь кто-то чужой», на что другой, тоже очень тихий, голос ответил: «Так тому и быть». Я улыбнулся, это походило на пароль и отклик – совсем как в наивных кинодокументах прошлого. Потом женщины взялись за руки и плавно двинулись в хороводе вокруг престола, на котором еще раньше я рассмотрел блестящий черный камень. Они ходили и, кажется, повторяли одно и то же, однако, что именно, разобрать я был не в состоянии – в душу мою заползал самый страшный, самый безграничный страх, который я когда-либо испытывал. Все сильней и сильней прижимаясь к стене, я с ужасом наблюдал, как над престолом разгорается слепящий свет невыносимо бело-голубого цвета. И когда я ощутил, что мое сердце, неистово старающееся прогнать по жилам застывшую кровь, вот-вот разорвется на части, стена за моей спиной вдруг куда-то пропала. Даже не дернувшись, я, подобно каменному истукану, полетел вниз, в черноту, и только часто пульсирующая кровь говорила о том, что я еще жив... Признание Он закрыл глаза. А через несколько минут веки его разомкнулись. В пристальном взгляде теперь читалось потрясение, и в то же время сквозила бестрепетность человека, побывавшего по ту сторону жизни. Я взяла его за руки и заставила его сердце биться полней, с новой энергией. Юноша ожил и, крепко сжав мои пальцы, с волнением произнес: – Теперь я знаю, кто вы... это так... так прекрасно... так необыкновенно!.. Когда его восторг поутих, я попросила отпустить меня. Поднеся к его лицу ладонь, я представила, что держу в ней зеркало. Как только мое представление вступило в силу, лицо юноши вытянулось, а на глаза навернулись слезы: в зеркале он увидел себя поседевшим, с резко выступившими вертикальными морщинами на лбу. – Ты заплатил большую цену за свое знание и, надеюсь, понимаешь, какова цена разглашения этого знания. Я не сказала ничего обнадеживающего, наоборот – мой голос был тих и строг, однако мальчик вдруг перестал грустить. Он энергично поднялся со скамейки и направился к пышно цветущему кусту ароматных роз. – Сейчас он сорвет цветок, – подумалось мне, – вернется и коленопреклоненный положит его мне на колени, в знак любви и послушания... – Это твой первый ученик, – где-то внутри себя услышала я голос Владыки. – Прими его! Когда моих рук коснулась влажная прохлада белых лепестков, сердце наполнилось болью и радостью. Боль я оставила себе, а искрами радости окутала трепещущее сердце юноши. – Теперь так будет всегда, – подумала я, но вслух произнесла: – Друг мой, я принимаю дар твоего сердца. Прими и ты мое ученье. Оно начнется прямо сейчас... – Готов ли ты?.. ... ...
Голос любви испытующей [KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA] Сразу три возможных пути расстилается передо мной... На самом деле, дорога одна, но не менее реальными кажутся высокая стена, сложенная из неправильного размера каменных блоков, и край обрыва, нависшего над пропастью бог знает какой глубины. Как идти, когда не знаешь, не видишь, не понимаешь... когда всюду опасность? Любой ребенок даст ответ: встать на четвереньки. Наощупь пробираясь вперед, думаю о том, сколько будет продолжаться эта игра в «не верь глазам своим», и о том, как утомительна монотонность моего пути. Я закрываю глаза... Открывая их, я всякий раз надеюсь обнаружить не голубой мелкокристаллический грунт, не глухую стену у себя перед носом и не пугающий провал впереди, но тщетно. Чувства мои тупеют... хочется прильнуть всем телом к песчаному полотну дороги и больше не двигаться... может быть лежать и мечтать... а может быть уснуть... Реальность перестает быть реальной, и меня уже не удивляет, когда в какой-то момент прямо передо мной возникает... голограмма человека. Хочется дотронуться до этой слабо мерцающей величественной фигуры. Я простодушно протягиваю руку, и тут же получаю ощутимый электрический удар. Встрепенувшись, вскакиваю на ноги и начинаю лихорадочно перебирать способы возможной защиты... В это время жестом умелого фокусника голографическая рука извлекает невесть откуда и подает мне совсем не голографический предмет – странные очки, у которых вместо стекол приспособлены зрительные трубы бинокля. Я с опаской принимаю его и водружаю на нос – пространство тотчас же преображается: передо мной теперь стелется широкая прямая дорога, а остальные «реалии», хотя и никуда не деваются, видятся в отдаленной перспективе. – Разобщение от системы отраженных реальностей, – всплывает в голове чужеродная мысль, заставляя меня с недоумением всматриваться в призрачную фигуру незнакомца. Вопрос в моем взгляде немедленно находит отклик, и вновь в виде мысли: – Над планетой ОС сформированы отражающие поверхности для защиты от атмосферных и космических катаклизмов, в результате, в одном фокусе можно увидеть до шести отражений реально существующих на планете природных объектов. – Надо же, как мне повезло! – улыбаюсь я, пытаясь представить себя перед лицом одной действительной и шестью мнимыми реальностями. – Истинное всегда заключено в центре. Мне не хочется фокусироваться на этой новой глубокомысленной сентенции, потому что мое внимание все больше приковывает голограмма. Неуловимо меняясь, она постепенно теряет привычный образ человека и превращается из прозрачной светящейся сущности в настоящего гуманоида, что называется во плоти и крови. Как же он забавен! Можно зажать рот рукой, чтобы не смеяться. Но как задержать мысль, рвущуюся к проявлению и могущую быть сразу распознанной? Многорукий, с голубоватой кожей, узкоглазый умник, не теряя времени, дает мне понять, что легко распознал мою по-детски непосредственную реакцию на его инаковость. – Мы таковы, каковы наше солнце и планета, на которой живем. Ваша желтая звезда и ваш дом – планета с железным сердцем – приспособили ваши центры к восприятию энергий идущих из космоса одним образом. Мы сообщаемся с космосом иначе. Главное, не кто мы, а кем способны стать. «Кем способны стать...» На что он намекает? Следующая метаморфоза, проходящая перед моим задумчивым взором, возможно, служит одним из многочисленных и самых очевидных решений данной загадки. Хилое тело гуманоида как-то враз исчезает, и вместо него появляется дивное крылатое существо, напоминающее земную бабочку-странника. Кивнув мне ангельски хорошенькой головкой, как будто прощаясь, оно взмахивает своими радужно переливающимися крыльями и в мгновение ока исчезает. Я снова остаюсь одна. Если бы мне довелось писать роман, следующую главу я бы назвала «Как я потеряла очки и свалилась в пропасть». Но поскольку мое повествование не столь обстоятельно, сразу перейду к рассказу о последствиях моего недостаточно трепетного отношения к удивительным условиям планеты ОС. Итак, я свалилась... Как ни странно, мне нисколечко не было больно. Как если бы я упала в какой-то очень длинный, подвешенный в воздухе мешок. Каждый шаг по его дну натягивал стенки так, что отброшенная их резким натяжением, я летела вниз. Так, падая и поднимаясь, я двигалась в кромешной тьме, как мне казалось, довольно долго. – Бездумное движение – большое заблуждение, – иронизировала наш инструктор по психокинетике, глядя на неловкие усилия обучающихся работать с психической энергией. И когда ей возражали, что в неожиданных условиях бывает трудно сразу сориентироваться, она указывала пальцем наверх и многозначительно произносила: – Космос не знает безмыслия. Кто в него с безмыслием войдет, от него же погибнет. В том же случае, когда положение казалось нам совсем безвыходным, наша ПК советовала рассмотреть или вспомнить все подробности и зацепиться умом за то, что кажется самым непонятным. Осторожно ложусь на дно «мешка». Некоторое время он еще раскачивается, подобно гамаку, но после, успокоенный моей неподвижностью, затихает. Я повторяю полученные уроки: – Для того чтобы узнать истину, нужно смотреть в центр, то есть в сердце явления. Могу ли я найти в своем сердце ту, которой я могу стать? Даже ожидаемые, явления Тонкого мира неожиданны и поражающи. Перед моим внутренним взором внезапно появляется женщина с огромными синими глазами... Волна трудно совместимых чувств захлестывает сердце, заставляя его отчаянно трепетать: восторг борется с волнами страха, ознобный холод – с приливами жара. Однако стоит осознать, что этот внимательный, полный сострадания взор принадлежит мне самой, как меня тут же перестает тревожить мое состояние. Теперь я спокойна... наполнена любовью – до краев моего существа, за пределы которого любовь проливается в виде чарующего света... Ощущение полноты знания и могущества проистекает от чувства всецелого единения с Истиной... – Поздравляю! – ударом грома стаскивает меня с небес на землю голос. – Кто ты? – с трудом прихожу я в себя. – Кто я, это еще вопрос... – булькает, подобно болотной жиже, темнота. – А вот, кто ты... и что ты можешь?.. Хотелось бы мне сейчас ответить: «Я могу все!». Ведь только что так оно и было. Но я прекрасно понимаю, что меня теперешнюю и меня будущую разделяет бездна несвершенного. – Можешь ли ты избавиться от своих недостатков? – подстегивает мои колебания противный голос. – Нет, – твердо парирую я. Послевкусие от прекрасного видения не позволяет солгать, даже если от результатов этого дознания будет зависеть моя жизнь. – Вопросец следующий... – мне кажется, что голос теперь булькает ближе к уху, а сама я проваливаюсь глубже, в еще более темное, если такое вообще возможно, место. – Итак, вопросец: можешь ли ты сфокусировать мысль и заставить ее лететь в избранном направлении так, чтобы она попала точно в цель? Да или нет? – Нет, – и снова я проваливаюсь в бездну, начиная ощущать приступы тошноты из-за царящего там зловония. Но у моего экзаменатора уже готов новый вопрос, который судя по предварительно вырывающимся из его нутра хриплым звукам, он вот-вот задаст: – А что ты готова сделать для вашего спасения? Сдаться – означает погибнуть, задохнуться в ужасной вони... Хватаюсь за первое, что приходит в голову: – «Вашего» значит, что кроме меня может спастись кто-то еще? – Ну да, ну да, – квакает у меня над ухом. Мысль о том, что не одна я вынуждена терпеть эту мерзость и что только я в состоянии всех нас спасти, придает мне бодрости. Я перестаю быть жертвой, мучимой темнотой, жуткими газами и коварством задающего вопросы. На миг я превращаюсь в ту величавую красавицу, для которой не составляет труда сосредоточить мысль – действенную силу – и неотвратимо послать ее в цель. В тот момент, когда в моем воображении я и спасаемые мной прекрасные существа молниеносно вырываются на свободу, ошеломительно сильный толчок выбрасывает меня на свет. Распластавшись на животе, я пытаюсь прийти в себя. Но едва моя голова приподнимается, чтобы определить, откуда только что мне удалось вырваться, как увиденное повергает меня в ступор. Чудовищных размеров монстр, в огромном черном зобу которого я побывала, страдая от приступов тошноты, изрыгает содержимое желудка – покрытых блестящей слизью нелепых насекомых-химер, которые едва отряхнув ее, тут же уползают или улетают. – Не жалей, – проносится в голове мысль. Обернувшись, я вижу своего недавнего многорукого знакомца. – Ты же не ради того, чтобы почувствовать себя героем старалась? Ты хотела спасти... и спасла... И все-таки я чувствую потребность в какой-то компенсации – хотя бы убедиться, что ни одна из спасенных тварей не погибла. Повернув голову туда, где только что творилось омерзительное действо, я не могу поверить глазам – все обозримое пространство пусто, нет ни следа, ни намека на случившееся здесь. – Значит это было испытание... – я не скрываю своего разочарования. – А ты как хотела? – Я хотела ознакомиться с новой для меня планетой, с сознанием ее жителей... словом, я прилетела на экскурсию. – А тебе не приходило в голову, когда ты готовилась к экскурсии, что если ты попадешь на планету с более высоким, чем у тебя, уровнем сознания, то ты не сможешь понять, чем оно замечательно? – Но я же видела, как твоя мысль строит формы из видимой материи, убедилась, что ты способен заставить меня поверить в реальность иллюзии... – Да, видела, только и всего. Ты не в силах понять, как и с какими энергиями работает моя мысль. Познание иного разума возможно, лишь когда умеешь приспособить к нему свой. Что я сейчас чувствую? Досаду, разочарование... Помнится, кто-то из наших нахваливал мне эту планету, когда я выбирала маршрут... – Ну что, будем продолжать испытания или отправить тебя в Райский Парк? Заботливость тона подкупает – так обычно разговаривают родители, когда намереваются осчастливить своих детей в воскресный день. И так же безоглядно, как в детстве, я тороплюсь совместить приятное с полезным: – А нельзя ли в Райском Парке провести испытания? – Что ж, воля твоя. Прежде чем двинуться в путь, я вспоминаю, что мне необходимо вооружиться новым экземпляром «умных» очков. – Ты теперь и без очков найдешь дорогу, – мелькает у меня в голове. Похоже, я снова остаюсь без видимой помощи, и это означает начало нового испытания. Что на сей раз должна осилить моя мысль? По указанному мне направлению, кроме извилистой дороги, я наблюдаю куртины ярких и подвижных, тонко звучащих цветочков, а также ландшафт, состоящий из острых камней, и ко всему прочему большой водоем. Сколько могу, оттягиваю тот момент, когда мне вновь придется опуститься на четвереньки, и, уже нагнувшись, вдруг вспоминаю картину из детства, как, рассматривая полосатую ткань банного халата, я пытаюсь определить, какого он цвета: голубой в розовую полоску или наоборот... Это простое упражнение придает мне уверенность в своих силах, и я буквально вцепляюсь взглядом в голубое полотно дороги, не отпуская его до тех пор, пока все остальное не отступает на задний план. – Вы еще долго будете вспоминать то, что я говорю вам, – так бывало пророчествовала наша ПК, суля долгую жизнь своим не всегда понятным нам высказываниям. – Конец одного испытания – это начало следующего. Между ними нет момента «покоя», так же как среди бытия не существует моментов небытия, – вспомнилось мне одно из них, когда дорога привела меня к обширному, до самого горизонта, пустырю, напоминавшему географическую карту местности, на которой читались следы разметки каких-то особых зон, но не было ничего живого и прекрасного. Вот так рай! Прежде чем посягнуть на его девственную пустоту, я опускаюсь на землю под одним из валунов у входа. Пожалуй, лишь они, стоящие по обе стороны от входа, могут считаться настоящей достопримечательностью здешних мест: массивные, розово-зеленые, они ритмично пульсируют изнутри переменчивым светом. По-видимому, мне вновь предстоит сделать ставку на свое воображение... Однако, сколько я ни вглядываюсь вдаль, пытаясь представить замечательный ландшафт парка, его истинное лицо остается для меня загадкой. Такими же напрасными оказываются попытки воспроизвести в воображении местное население – многоруких существ с гибкими телами-стеблями, наслаждающихся отдыхом. Все, хватит, пора отдохнуть. Со вздохом облегчения прислоняюсь спиной к камню и закрываю глаза. С удивлением отмечаю, что, несмотря на то что опора твердая, я чувствую себя чрезвычайно уютно: спину ласкает мягкое тепло, а в душу входит дивное ощущение покоя и ничем не сдерживаемое желание любить всех и вся. Как это часто бывает на границе сна, в голове начинают мелькать мысли: – От сердца к сердцу... от центра к центру... протяни... разбуди... пробужденное сердце обнажит красоту... – Где же сердце этого Парка, где оно, видимо-невидимое? Ответ на свой вопрос вдруг отчетливо ощущаю спиной, вернее сердцем, отыскавшим, наконец, родственные вибрации. – О чудесные камни, – две половинки живого сердца – покажите мне красоту! В ожидании чуда я открываю глаза... Ни вдохнуть, ни пошевелиться... я замираю в созерцании пламенеющей, волнующейся инопланетной природы. Все в ней дышит чудесным светом; соединяясь, света рождают восхитительную гармонию красок; гармония звуков произрождается трелями птиц, пением цветов и более низкочастотным звучанием деревьев. Быть может, и рыбки, неоново светящиеся в солнечно-желтой воде озер, участвуют во всеобщем славословии красоте мира, дополняя своими чарующими ароматами общую симфонию запахов. Все здесь светится, все звучит, все благоухает, воссоздавая божественное единство... – Почему ты не заходишь, дитя мое? – пробуждается во мне нежданная мысль. – Боюсь на кого-нибудь наступить, – думаю я, глядя в сверкающие серебром глаза моего благожелательного наставника. – Но разве тебе не известно, что высочайшее наслаждение можно обрести лишь в постижении истины? А постижение истины возможно лишь в одиночестве... – Но если каждый захочет побродить в одиночестве... – ... как ему избавиться от других желающих?.. – в голосе моего собеседника сквозит улыбка. – О, здесь бродят множества, можно сказать толпы, но каждый существует в своей, не пересекающейся с остальными реальности, ибо у каждого свой опыт соприкосновения с истиной и свои представления о ней. Входи смело! Но нет, какое-то смущение продолжает удерживать меня у ворот. Скорее всего, мысль о том, что в силу своей неразвитости я не могу увидеть Парк так, как следует. Волна тепла, идущая от наставника, пресекает эти мысли: – Этот парк назван Райским как раз потому, что чутко реагирует на потребности сердца обратившегося к нему. Возможно, тебя ужаснул бы пейзаж, который вижу здесь я, но это тот, близкий моему сердцу состав вибраций, который позволяет мне вознестись духом, и, воспарив, постичь то, что в другом месте дается труднее. – И это все самое лучшее, что я могу постичь на этой планете? – мне не хочется заходить в Парк, чтобы коротко насладиться новым, восхищающим все мое существо пониманием жизни. Меня не покидает ощущение, что мой мудрый спутник не договаривает, и мне непременно стоит испытать себя на новом задании. Он же, кажется, не торопится направить меня, но оставляет право выбора за мной: – Лучшее – это то, что дает тебе новое знание. Мы долго стоим молча: я стараюсь принять в себя эту новую мысль, он – в ожидании моего решения. В конце концов, он уступает моему стремлению: – Ну что ж, раз ты так решила, тогда тебе сюда. Отодвинувшись, он показывает мне путь, ведущий под гору. У меня нет никаких сомнений – осилить его я должна буду сама. И правда, уже в следующее мгновение мой неутомимый экскурсовод бесследно исчезает. Чем дальше отхожу я от Райского Парка, тем сильнее растет в душе моей тревога. Уж не вернуться ли мне назад? Вот и солнце заходит... капли влаги обильно оседают на землю... небо из молочно-белого становится бледно-сиреневым, отражаясь в медленно наполняющихся лужах стальным холодом... Зайдя в ментальный тупик, я вдруг обнаруживаю, что оказываюсь в тупике настоящем: справа и слева, и впереди простирается стена, увитая лианами с темноватой листвой, напоминающей хвою, ее сине-серый оттенок навевает грусть, а мелкие рубиновые цветочки напоминают о тревожной лампочке SOS, которую мы, спасатели, предпочитаем видеть спящей. Присмотревшись, замечаю в стене узкий проход, в который мне удается протиснуться только боком. О, Господи! Всюду, куда достигает взор, здесь парят в воздухе зеркала – и человек, и птица, и всякая понизу ходящая тварь могут увидеть свое отражение в полный рост. – Вот тебе и аттракцион! У нас на Земле он давно отошел в незапамятное прошлое. Удивительно, но проходя по рядам и мельком взглядывая на свое изображение, я не замечаю, вопреки ожиданиям, чтобы оно нелепо искажалось. Везде оно идеально четко показывает стройную светловолосую девушку в защитном комбинезоне. Мне не хочется далеко удаляться от входа-амбразуры и я останавливаюсь у одного из зеркал без определенной цели. Не вдаваясь в подробности, отмечаю спокойствие моего облика... Но вдруг замечаю в себе неуловимое, а затем все более явное выражение потерянности и стремления сбежать. – Так вот в чем обман! Ведь того, что я сейчас наблюдаю, нет на самом деле, – наконец доходит до меня. – Бежать, бежать поскорее от этого кладбища иллюзий! Но чу! В памяти вдруг явно, как будто случилось совсем недавно, всплывает воспоминание. Первый полет, мое первое дежурство и нарушенный график испытаний, из-за чего весь эксперимент оказывается на грани срыва... Точно такое же, как сейчас, уныние и малодушное желание сбежать было у меня, когда я стояла перед советом командиров в башне... – Итак, зерцало, вскрывающее малодушие, исчерпай на мне всю силу твоего обличения! Молчишь... Видать мне достало одного урока, чтобы больше не впадать в это унизительное состояние сознания. В соседнем зеркале, дожидаясь его вердикта, я наблюдаю, как микроскопические пластины-отражатели моего комбинезона окрашивают его в тона выцветающего бледно-голубого закатного солнца. Настроенные на работу с природным светом, они не могут показать ничего другого. Но вот мое лицо... Оно явно намекает на недостаток правдивости. Однако ничего существенного плоская полированная поверхность рассказать мне не может, ложь в моей жизни занимает такое незначительное место, что ее проявления, скорее забавны, нежели осудительны. Следующее зеркало награждает меня воспоминаниями о редких случаях страха и только одним событием, когда этот страх вредит другому человеку – инструктору по аварийным ситуациям. Конечно, его ушибленный по моей вине палец не казался мне тогда большим преступлением, однако сейчас на меня производит впечатление не следствие страха, но он сам, его далеко еще не исчерпанный потенциал. Хожу по рядам, всматриваюсь в темнеющие лики зеркал... Воспринимаю негативные стороны своей натуры достаточно сдержанно – от иллюзий в отношении себя меня всегда оберегал весь строй жизни. Особенно вспоминаются уроки ПК, которая нет-нет да и скажет провинившемуся: – Деточка, не страшно упасть в грязь и замараться. Опасайся ходить по белу свету с грязным лицом. Чует мое сердце, пора заканчивать эту историю с зеркалами. Пусть следующее станет последним. Вздох облегчения, вызванный этим решением, тут же гасится при виде этого последнего. Что-то неприятное исходит от покрытой мелкими трещинами зеркальной поверхности. Мне даже кажется, что оно вцепилось в меня мертвой хваткой и ни за что не отпустит, пока не достанет из самых потаенных глубин нечто, способное разрушить мое мирное настроение. Грязнолиловый цвет моего комбинезона вторит последней светлой полоске неба, заставляя еще пристальнее вглядываться в зеркальную гладь. До меня вдруг доносится шум голосов, шум разъяренной толпы, о котором я могу составить представление лишь из старинных книг. С яростными криками она приближается к запертой двери старинного храма, в котором я и мой духовный учитель, вместе с другими учениками, ищем спасения от гнева иноверцев. Когда в дверь начинают барабанить кулаками, мне еще не страшно, я чувствую себя под надежной защитой – храмовые врата необычайно крепки. Но когда в напитанную запахом ладана атмосферу вползает горький запах дыма, сердце сжимается от страха сгореть заживо. – Дети мои, пока не поздно, спасайтесь через другую дверь, – торопит нас учитель. – А как же вы, учитель? – Мне на моих ногах от погони не уйти. А вы бегите, бегите, – и он начинает подталкивать нас к выходу. Но едва мы появляемся в дверях, нас вытаскивают и начинают бить... Последняя мысль пронзает сердце острой болью: «Ах, не надо было нам предавать учителя...» В погасшем небе сияют разноцветные светильники спутников. Едва передвигая ноги, я бреду, повинуясь стучащему в висках призыву: «Ступай сюда, ступай ко мне...» По моему лицу все еще текут слезы, когда, протиснувшись сквозь узкий проход, я оказываюсь по ту сторону стены. На пригорке, залитом лунным светом, я замечаю голограмму земного человека, который теперь кажется мне удивительно знакомым. Присев у его ног, тихо спрашиваю: – Разве это может быть лучше того, что могло произойти со мной в Райском Парке? – Безусловно. Ибо наилучшее, на самом деле, то, что может дать тебе новое знание... о себе. – Мне кажется, что если бы я увидела еще немного плохого о себе, я больше не могла бы оставаться собой, – с горечью осознаю свою душевную слабость. – Ты увидела то и столько, сколько захотела сама и сколько допустил я. Твоя самооценка, лежащая на поверхности, и некоторые события прошлого рассказали тебе о том, от чего тебе следует отталкиваться, чего избегать. Какой ты можешь стать, ты теперь тоже знаешь... Слова елеем льются на мою рану, и вот уже я сознаю, что ничего страшного не произошло. На пути совершенствования человека, в длинной череде его жизней случается всякое – от самого хорошего, до самого плохого. И упав, нужно как можно быстрее подняться и идти дальше... Зачем же я здесь, какой новый опыт получила я, и что смогу отдать Земле после возвращения? – Посмотри на меня, – доносится до меня недавно слышанной мной голос. Но что это?! Поднявшись, я вдруг падаю на колени... Прошлое, соединившись с настоящим, возвращает мне... любимого учителя. Осеняя меня крестным знамением (совсем как в прежние времена!), он дарит мне свою ласку: – Дорогое дитя, полагаю, теперь ты догадываешься о причине твоего путешествия на планету ОС. Здесь тебе удалось ускоренно завершить испытания, доказать, что я вновь могу на тебя положиться. Здесь так чудесно обновилась наша сердечная связь. Отправляйся домой. Я буду с тобой всегда. Ликованье в моем сердце перемешивается с грустью от близости расставания, боль воспоминания с невыразимым счастьем от ощущения близости учителя. Теперь я знаю, что в один прекрасный день в моей голове снова зазвучит его голос, который побудит меня совершенствоваться еще скорее. В этом стремительном беге за учителем будут мелькать годы, века, сменяться планеты и человечества, но никогда, слышите, никогда не прервется серебряная нить связи. Потому что нет ничего более сильного, прекрасного, вечного, чем духовное родство, чем любовь дочери к своему духовному отцу, чем отеческая любовь к своим духовным детям – испытующая, вдохновляющая на подвиги, сулящая окончательное единение в духе.
С любовью и нежностью[KARTINKA-SLEVA][/KARTINKA-SLEVA] Слева были сумерки, справа – потемки. Слева шел я, рядом семенила кошка. Где был свет: позади, впереди?.. – Свет там, где ты его оставил, – голос кошки был бесцветным. Как-то не припомнилось мне, чтобы в руке у меня прежде был светильник... Кажется, я вообще ничего не помнил. Кошке нужно молоко... А что нужно мне? – Вспомнить, зачем живешь, – мяукнула кошка. – Если ты знаешь ответы на все вопросы, скажи мне, зачем я живу. – У каждого ответ свой... Кошке нужно молоко, а мне... – Далось тебе это молоко, – перебила меня кошка, – нам обоим нужно что-то одно, главное. Но если не еда, то что? Вода, воздух или... сама жизнь?.. Похоже, киска взяла за правило прерывать мои размышления. На сей раз она свалилась (или умышленно прыгнула?) в пропасть, по краю которой бежала. Теперь направлять мою мысль было некому... Значит, жизнь... Все рождается и умирает, начинается и заканчивается – жизнь напоминает серию эпизодов. Так ли важно знать, зачем выросли и опали листья, зачем прожил жизнь?.. – Спираль жизни бесконечна, все, что уходит, приходит потом снова, в другой форме, – рядом снова бежала кошка. Присмотревшись к ней, я обнаружил, что ее шерсть из невзрачной серой превратилась в ярко-рыжую. – Ты хочешь сказать, что все мы живем вечно, и потому каждый должен быть заинтересован в том, чтобы улучшаться? А если иначе, то что?.. – Иначе, ничего... – и кошка снова пропала в бездонной пропасти. В бессмысленной темноте я страдал без света, среди беспамятства – от отсутствия знания. Получалось, что жизнь, требуя совершенствования, нуждалась в знании о себе. В каком же, в познании свойств материи? – Не только, – пискнул котенок. Он был таким маленьким и черным, что я сумел его заметить лишь благодаря белому пятнышку на лбу. Из чего же еще состоит жизнь? Из эмоций, чувств, мыслей, желаний... Все это как-то невероятно сочетается, рождая помимо воли все новые и новые сочетания... Кто же, на самом деле, управляет жизнью?.. – Ты сам, - и котенок, схватив зубами штанину, с удивительной силой потянул меня к себе, вместе мы упали в бездну. -------------------------- Воздух был морозным, ноздри слипались от холода, а из глаз нет-нет да и выкатывалась слезинка. На вид мне было года три-четыре. Я ходил по двору и палочкой проделывал дырки в снегу. Оставив это скучное занятие, я отправился на пустырь, там снега было больше. Пришлось немало потрудиться, прежде чем в нетронутости сугробов я проложил кривой фарватер, причалив к заброшенным сараям. Их остовы черным островом торчали посреди океана снега и, может статься, для кого-то служили приютом. Мое внимание скоро привлекло жалобное мяуканье. За одним из сараев я обнаружил маленького, дрожащего от холода котенка и тут же вообразил его замерзшим с такой ясностью, что мое детское сердце сжалось от боли. Что же делать? Взять еще одну кошку мама не позволит, у нас их и так целых три... Мне казалось, что решение нужно принять немедленно, иначе вот-вот случится непоправимое. У стены сарая стояла кем-то забытая лопата. Она была тяжелой, но мне кое-как удалось ее поднять. Изо всех сил удерживая черенок двумя руками, я размахнулся и несколько раз ударил котенка. Маленькое тельце обмякло, я бросил лопату в снег и побежал что было духу. Наверное, в памяти наступил очередной провал, потому что следующая картинка показала мне берег замерзшего пруда. Все та же шубенка с потертым воротником, тот же полосатый шарф, ушанка из искусственного меха... Судя по всему, после моего преступления прошло совсем немного времени... Ходить по льду было потешно, ноги скользили, то и дело я со смехом падал на твердую холодную поверхность, прижимаясь к ней разгоряченным лицом. Не заметив в пылу незатейливых развлечений припорошенную снегом лунку, я как-то враз, почти не сопротивляясь, ушел под лед. Лежа на дне, я смотрел вверх и не верил своим глазам: линза воды волшебным образом преображала зимний пейзаж в тонкий, сказочно прекрасный зелено-голубой мир... Любование мое было недолгим. Очень скоро я почувствовал, как меня тащат наружу, взволнованно вскрикивая: «Надо же, шарфиком зацепился!.. А если бы шарфика я не увидала?!.. Ай-ай-ай, весь, до нитки, вымок!..» Глядя во взволнованное лицо соседки, я слабо улыбнулся: «Снова солнышко светит...» -------------------------- По лицу, щекоча щеки, текли слезы. Я попытался открыть глаза, но они не открывались – к глазам плотно прилегала тугая повязка. – Лежи, лежи спокойно, теперь все в порядке. – Что со мной? – руки, ноги, тело – все было тяжелым, но двигалось, хоть и с болью, но жило. – Тебя ударили по голове, не хотели старика оставлять умирать одного... Мне стало вдруг неудержимо смешно, радостно. Но смеяться мешала резкая боль в голове, лишь улыбка слабо осветила лицо: – В их сочувствии не было любви. Оно было безжизненным. В жизни есть место всему: и состраданию, и бесстрашию, и естественной смерти формы... Нужно только уметь сделать правильный выбор. – Я это поняла, и потому осталась с тобой. – Сколько я смогу еще дышать? – Не больше двух часов. – Развяжи мне повязку. – Не стоит, твои глаза будут сильно болеть. Света все равно нет, воды и еды тоже... Нам оставили только немного воздуха и топлива. Скоро в таблоидах появится сообщение о гибели очередного космолета с человеком на борту. Кибер не в счет, это тоже машина, хотя и очень сложная. Вот этого, например, обучили состраданию... Жизнь продолжается, и как бы абсурдно это ни звучало, я еще могу пожить, успеть сделать что-то хорошее. Например, обучить кибера петь колыбельную... как пела ее когда-то мать – с любовью и нежностью.
Одна причина для любви В нашем мире всеобщей любви давно отсутствовали те, кто испытывали ее недостаток. Вернее, почти отсутствовали. То там, то тут в какой-то области земного шара находился индивидуум, который ощущал одиночество и был не рад окружающим. Одиночество считалось заразным, и потому его носителей изолировали, лечили и отпускали – уже вполне счастливыми, любящими и готовыми принимать всех и вся безо всяких условий. Я был одним из немногих, кого не радовала идиллия этого мира. Да, мне, как и прочим, сразу после рождения сделали прививку от одиночества, и после в течение нескольких лет я чувствовал искреннюю приязнь к родителям, товарищам и всем знакомым, к каждому цветку и твари живой, к каждому листику и травинке. Однако постепенно душа стала темнеть, как будто в ней сработал реостат, исподволь угашающий свет, присущий ей с детства. Мир был активно светел, мир излучал такую любовь, что собственная темнота порой казалась невыносимой. Я был не в состоянии справиться с ней самостоятельно, лечения же боялся. Я опасался потерять себя, полагая, что стану кем-то вроде зомби, о которых повествовали сказки старого мира. И потому тщательно скрывал свою тоску за маской дежурной улыбки. Как бы близко ни подносили к моему рту ложку с медом участия, ласки, радости... лишь малые капли попадали на иссохший язык, на мгновения услаждая измученную душу. Однажды во время особенно глубокого приступа тоски я не выдержал: отворил окно и сделал всего один шаг – с неба на землю. Впрочем, до цели я так и не долетел. Зацепившись за ветку раскидистого клена, я повис в нескольких метрах над землей и в ожидании Службы Спасения старался не двигаться и почти не дышать. Лишь очутившись в уютной кабине атмолета, я позволил себе расслабиться и даже заговорить с сопровождавшими, чтобы узнать, куда мы летим. Оказалось, меня собираются доставить в дальний край в одну из немногих клиник для душевно ослабленных. На небольшом острове, затерянном в просторах теплого моря, было зелено, по-летнему жарко и красиво. Ласковые волны набегали на чистый золотистый песок, оставляя на нем «сокровища» – ракушки и мелкие блестящие камешки. Многие пациенты клиники находили успокоение возле воды, собирая дары Посейдона для поделок, сооружая замки из песка, а то и просто любуясь игрой водной стихии. Безусловно, здесь их лечили не только «общением с водой», но также с помощью гипноза и других специальных методик. Самым приемлемым для меня видом лечения была групповая терапия, где мы только тем и занимались, что учились любить друг друга. Здесь можно было отмалчиваться и ничего не делать, пока другие, превозмогая себя, искали поводы любить и радоваться. Несмотря на интенсивное лечение, я по-прежнему был невесел. Не помогали ни прелести острова, ни вкусная еда, ни мероприятия, направленные на обнаружение – такого естественного для человека – дара приятия мира. Приливы и отливы тоски исправно регистрировались микросканерами, растыканными по всему острову, а потому притворяться было бесполезно. Бесполезно было натягивать на физиономию маску беспечности и радушно улыбаться при встречах. Теперь я полагал себя почти свободным. Но хотел еще большей свободы. Я смотрел в сторону моря и, сосредоточившись на созерцании безбрежного пространства, жаждал затеряться, раствориться в нем, стать морской каплей, волной или, лучше, водой, во всем ее безраздельном единстве. В какой-то момент желание переросло в решимость, и я вошел в море с твердым намерением соединиться с ним. Но не тут-то было. Едва моя голова погрузилась в прозрачную голубоватую воду, как тотчас же сильные руки подхватили обмякшее тело и решительно поволокли его на берег. Не сопротивлялся я и тогда, когда спасатели втащили меня на крыльцо белого домика, на двери которого имелась лаконичная надпись «Изолятор». «Ну вот, закончилась моя свобода», – вяло подумал я, безвольно опускаясь на узкое деревянное ложе – единственный предмет мебели в этом просторном, но почти пустом помещении. Не могу сказать, сколько я пролежал без движения, апатично переводя взгляд с потолка на дверь и разглядывая серебристую ткань, которая закрывала одну из стен. Очнулся я лишь тогда, когда дверь отворилась и из полутьмы прихожей выпорхнуло очаровательное создание в шуршащем белом одеянии. Так же легко и непринужденно девушка подошла к стене, затянутой тканью, и, коснувшись малозаметной кнопки, освободила ее от покрова. Вместо ожидаемого мной окна за шторой открылась пустота белесой гладкой поверхности. – Добро пожаловать в мир истинной иллюзии, – бодро проговорила девушка и, прошелестев мимо меня шелком своих одежд, покинула комнату. – Вот это терапия! – невесело ухмыльнулся я. – Лечение созерцанием пустой стены... Наверное, осматривая стену, я задремал, потому что, очнувшись, на месте монотонно гладкой поверхности с удивлением обнаружил малиново-алый край поднимающегося из-за горизонта солнца. Его мягкий свет бликами играл на слегка волнующемся полотне моря, постепенно растворяя в нем темные краски. Небо было безоблачным, берег пустынным. Находиться у воды было зябко, и потому я отправился вглубь острова, в надежде обнаружить привычные деревянные постройки с крышами из пальмовых листьев. Однако отсутствие всяких примет цивилизации и каких-либо признаков растительности убедило меня в том, что я нахожусь не на острове Беспредельной Любви, а где-то в ином, Богом забытом, месте. Едва эта догадка осенила мое полусонное сознание, как в отдалении показалась палатка или, скорее, навес с полупрозрачными, развевающимися на ветру полотнищами. Внутри нее я заметил фигуру человека, неподвижно сидящего на коленях. Когда я вошел, опущенная долу голова женщины – единственной обитательницы здешних мест – медленно поднялась. О, ужас! Я как будто попал в мир неправдоподобного черно-белого кино, где все, абсолютно все, составляли оттенки серого цвета. Выцветшие глаза, плотно сжатые серые губы на землистом лице выражали бесконечную тоску, а ненормальная худоба еще больше подчеркивала впечатление смертельной болезни... Мне было не по себе. Тяжело дыша, я грузно осел на песок там, где стоял, и попытался понять, что со мной происходит. Женщина, что сидела напротив, смотрела на меня безотрывно. Ее взгляд был настолько магнетичен, что без труда обнаруживалась тесная связь между нами – такая, от которой ни отмахнуться, ни отвязаться невозможно. – Ты кто? – спросил я. Обреченно глядя на меня своими огромными мрачными глазами, она прохрипела: – Твоя душа... Хотелось ли мне разрыдаться или как-то иначе выразить свою скорбь по поводу ее правдивого (в чем я ни минуты не сомневался) ответа, я не ведал – столько чувств нахлынуло на меня одновременно. Одно я знал наверное: необходимо было успокоиться, привести в порядок мысли... Это природное стремление как нельзя лучше поддерживало равномерное движение палаточной ткани. Колеблемая легким ветром, зеленоватая кисея то поднималась, то опускалась, помогая своим незатейливым ритмом установить отправную точку в хаосе мыслей. – До чего же я довел тебя, что ты стала такой страшной, – думал я, глядя в изможденное, серое лицо души. Какое-то время я находился в тягостном плену этой неутешительной мысли. Однако вскоре неожиданный вскрик заставил меня забыть о ней. Кричала чайка. Ее резкий призыв повторился трижды, после чего я увидел, как из ее клюва выпало и полетело вниз что-то блестящее. Предмет упал в песок неподалеку, и после недолгого поиска я нашел его и надел на безымянный палец правой руки. – Ну вот и обручальное кольцо, – сказал я себе и, обращаясь к душе, саркастически пошутил, – теперь мы навеки вместе. Она ничего не ответила, только вновь опустила голову. И тут меня охватила настоящая паника: – Как «навеки»?! Не может быть! Я не выдержу! В этот момент мне казалось немыслимым оставаться связанным беспредельно, в течение всех эонов моего будущего существования, с этим мрачным, анемичным созданием. – Господи, что же делать?.. Что делать?! – залихорадило меня. Ничего лучшего, нежели вскочить на ноги и бежать прочь из этого места, потянув за собой свою потухшую спутницу, я не придумал. Она нехотя брела за мной, слегка увязая в сыпучем песке пустыни. Ее безучастность шаг за шагом угашала мою решимость изменить ситуацию к лучшему. В какой-то момент я ощутил себя стоящим у края бездны, где отсутствовали всякие признаки надежды. Я испугался, что навсегда останусь здесь, в этом невыносимо пустынном месте, наедине с собой – серым, безвольным, полуживым. Как тонущий, из последних сил выныривающий из затягивающего его водоворота, я заставил себя напрячься и перейти от обреченности к активному действию. Я повернулся к душе и, не дав ей опомниться, схватил ее за плечи. – Что же ты делаешь, родная?! Что же ты губишь нас вот так просто?! – тряс я ее что было сил. Глядя на меня мученическим взглядом, душа бормотала: – Это ты... ты не даешь мне открыть себя... отравляешь своими мыслями... – Какими-такими мыслями? – остановился я, недоумевая. – Смотри! – отстранилась она от меня и, поднявшись на песчаный холм, замерла. Я же, разместившись у его подножия, стал свидетелем удивительного зрелища. Тело души – с ног до головы – вдруг покрылось тончайшей сетью светящихся нитей – длинных целостных и разветвленных, более толстых и по-волосяному тонких. – Нервы, кровеносные сосуды?.. – строил я догадки. – Это психические каналы. По ним проходит ток жизни, питающий нервы и кровь жизнедательной силой. Пока каналы светились ровным светом, я был спокоен. Заволновался же я тогда, когда вдруг заметил затемнения в них. Вокруг темных точек энергия уплотнялась, образуя блоки, почти перекрывающие свободное прохождение света. Особенно много таких блоков виднелось около сердца. – Что же ты сердце-то не бережешь? – в упреке души было столько горечи... Я приложил руку к левой стороне груди и затаил дыхание. Как будто хотел услышать, что скажет мне сердце. – Отпусти меня, – послышалось мне, – позволь мне дышать воздухом отчизны. Сердце забилось чаще, и мне вдруг почудилось, как внутри меня растет и углубляется пространство, как в этом необъятном просторе высвобождается мое ограниченное видение. Мое внутреннее зрение внезапно залил ослепительный свет. При виде его сердце запело. Оно ликовало и насыщалось светом, и само начинало светиться так же невыразимо прекрасно. Когда терпеть бездыханность не стало сил, я позволил воздуху заполнить легкие. Тогда же чудесное видение исчезло, а сопровождавший его восторг мало-помалу стал таять. После яркого света лицо души выглядело особенно серым. То, что она только что показала, мне было известно и раньше. Я знал, что сердце и душа человека питаются энергиями Надземного. Так почему же, зная обо всем, я так активно сопротивлялся законам любви? – Ты веришь в истинный порядок вещей. Но не веришь, что твое естество, то есть я, может его вполне соблюдать. Если бы ты был птицей, то, даже имея крылья, ты бы не верил, что способен летать. Будучи человеком – подобием Бога на Земле, ты игнорируешь свои божественные свойства, не позволяешь им проявиться. Ты говоришь себе: раз у меня когда-то не получилось любить, значит, я не смогу сделать этого никогда. Птица, которая запретила себе летать... Я вдруг вспомнил, как в ранней юности до беспамятства влюбился в соседскую девочку и как страдал, когда, исполненная сочувствия, она предложила мне дружбу. По-видимому, тогда я и решил, что меня нельзя любить, и сам я не способен полюбить так, чтобы рассчитывать на ответное чувство. – Если бы у меня были крылья и я начал бы летать, я наверняка был бы счастлив, – размечтался я. – Крылья на нынешнем этапе эволюции сознания были бы преждевременны, – заметила душа. Она взяла мою руку своими ледяными пальцами и приложила к своей тощей груди: – Скажи: я тебя люблю... Я неуверенно повторил за ней: – Я тебя люблю... И тут я понял, что нужно начать с малого – с внушения себе, что люблю самое ближайшее, самое неотделимое от меня существо. Но как полюбить убогое, как восхититься уродливым, я не знал. – Утро вечера мудренее, – подумал я, провожая последний луч солнца, чтобы на следующий день встретить его нарождающегося потомка. На рассвете меня разбудила какая-то птица, которая, пронзительно вскрикнув, уронила к моим ногам зеленую веточку. – Голубь мира, – рассмеялся я, и, провожая взглядом быстро исчезающего в небесной вышине вестника, вдруг сообразил: – И верно, «мира». Ведь мне, в первую очередь, нужно примириться с непривлекательностью своей души, поверить в то, что она может измениться... Как всегда, душа была подавлена, и все то время, пока я монотонно твердил «я тебя люблю», безучастно сидела напротив. Что же могло вывести ее из ступора, заставить взглянуть на мир другими глазами? Ведь она мудра, всеведающа, и нет ничего, чего бы она не знала... Солнце, восходящее из-за песчаных холмов, все окрашивало в карамельный розовый цвет. Когда его луч упал на лицо души, на мгновение мне показалось, что ее щеки порозовели. И тут меня осенило: надо показать ей ее привлекательность. – Ну-ка вспомни, какой ты бываешь нежной, – позвал я ее. – Вспомни тот день, когда нас покинул отец. Душа отозвалась полуулыбкой: – Когда он умер, ты искал, чем бы утешить мать и сестер... И ничего лучше не придумал, чем пойти в питомник и принести оттуда птенца лебедя с покалеченным крылом. – Ты была прекрасна! В тебе не было жалости к себе. Все твое сочувствие к родным словно воплотилось в раненой птице, забота о ней отвлекла их от переживаний. Видно, денек предстоял не из легких. Я понял, что мне нужно будет вспомнить обо всех доблестных поступках души и втолковать ей, что тогда она была на высоте своих божественных проявлений и такой может быть всегда. Я старался как мог и к вечеру заработал истощение сил, о чем свидетельствовала дрожь в руках и ногах. Однако был и добрый знак. В конце дня, когда улыбка солнца в последний раз коснулась лица души, я с удивлением отметил, что она похорошела. Морщины на ее лице разгладились, и легкий румянец расцветил щеки. Ночью мне приснился сон. Снился некто, обладающий духовной властью, очень близкий мне человек. Я был сильно голоден, и мой радетель в нарушение правил дал мне отведать предназначенную для священного обряда медоподобную пищу. Всего одной ложки хватило, чтобы я насытился и обрел душевную радость. Когда же другие священнослужители стали мне предлагать свой мед, я отказался. Ибо уже не был голоден. – Что бы это значило? – спросил у души я поутру. Она погладила меня по руке (ее пальцы были теплыми!) и сказала: – Твой духовный наставник насыщает тебя пищей духовной – тончайшими энергиями, которые циркулируют по каналам твоей психической системы. Он всегда также готов насытить тебя и пищей телесной – лишь бы умножить твою способность чувствовать твое единство с миром, а значит любить. – Но почему я отказался от большей порции? – Потому что переедать вредно, – улыбнулась душа. Меня восхитила ее улыбка, и я даже хотел сказать ей об этом, но тут под ноги мне что-то упало. Я немедленно задрал голову вверх: должно быть, снова птица принесла мне знак свыше... Ан нет, ни одной птицы в небе не было. – Смотри, какая чудесная вещь, – обратилась ко мне душа, протягивая лежащий у нее на ладони цветок. Розовый бутон был совсем свежим и, казалось, вот-вот распустится. Я осторожно взял его и воткнул в русые волосы души. Влажные лепестки цветка вздрогнули и слегка раскрылись. Теперь душа определенно была хороша. Она была любима! Я почувствовал, как радостно отозвалось на эту мысль сердце. Его трепет был таким красноречивым, что казалось, вся округа нынче знает, как я люблю и как любим. Этот мощный порыв не остался безответным. Скромница-душа подошла ко мне и, обвив своими тонкими руками мою шею, обняла меня. Плотно прижавшись всем своим телом к моему, она заставила меня ощутить жар и блаженство, и радость несказанную... Открыв глаза, я не без удивления обнаружил, что день погас и в небе уже зажигаются звезды. Я обернулся кругом в поисках души, но вскоре понял, что не найду ее. – Ты теперь в надежном месте, – похлопал я себя по груди и, почуяв, как любовно встрепенулось сердце, снова поддался очарованию момента: над головой светили звезды, а внутри меня, на месте зияющей пустоты, горела жаркая, свято уверовавшая в свое единство с миром красавица-душа. ------------------ – Вот ты и проснулся! – раздался надо мной голос, который тут же с энтузиазмом подхватили другие: – Он проснулся! Он уже вернулся! Наш любимый! Наш дорогой!.. Осторожно приоткрыв один глаз, я, сколько мог, осмотрел помещение – в нем повсюду были люди. Изолятор, а это был именно он, до отказа был заполнен моими товарищами по несчастью, медперсоналом, работниками клиники. И все они излучали искреннюю радость, которую я и моя душа воспринимали теперь как свет солнца – ослепительный и всенаполняющий. Воодушевляющее тепло дружеских сердец окутало меня так плотно, что поначалу я даже не заметил, как стоявшие у моей кровати расступились, образуя проход, как по этому узкому коридору по направлению ко мне стал пробираться человек. – Пропустите ее! Пропустите новенькую! – эхом прокатилось по комнате. Когда я увидел ту, что робко жалась к моей кровати, мое состояние иначе как «дежавю» определить было нельзя. Буквально на миг я снова очутился под навесом с кисейным пологом, приблизился к поникшей фигуре моей души, заглянул в ее полные невыразимой тоски глаза... Воспоминание высекло в моем сердце искру сострадания к стоявшей передо мной девушке – точной копии той, которой я еще совсем недавно с трудом признавался в любви. Сердечный огонь разгорался, и я поспешил поделиться им с новенькой. Я взял ее холодные узкие ладони в свои, и, прижав к пылающим щекам, тихо и очень убедительно произнес: – Я тебя люблю... – Меня нельзя любить, – не медля, прошептала девушка. – Можно, – возразил я. – Тебя можно любить, и мы тебе это докажем! Теперь была ее очередь спасать свою заблудшую душу. Теперь наступал мой черед отдавать любовь... И еще я уразумел: нет никаких причин, чтобы не любить, но существует только один повод для любви – богоподобие человека.
В ПРОСТРАНСТВЕ СВЕТА Моим друзьям В пространстве Света невозможно заблудиться, куда бы ты ни направился, путь твой будет только к Свету. Испытывая душевный кризис, я хватался за мало-малейшую возможность подняться со дна своей депрессии к высотам утраченного равновесия. Пожалуй, в любое другое время я бы не обратил внимания на чуднЫе россказни деда Лады, но теперь готов был ухватиться за любую спасительную соломинку. – Как сейчас помню, – шамкал дед своим малозубым ртом, – когда был мальцом, сказывала однажды бабка моя, что аккурат через 80 лет в ночь апосля затмения луны... – дед отхлебнул из кружки большой глоток чаю и, одобрительно крякнув, продолжил экскурс в далекое прошлое. – Так вот, об энтой ночи бабка-провидица сказала: «Пойдешь на Чудь-гору и там, на ей, силу свою найдешь». Положив свою большую, натруженную за долгую жизнь руку на мое колено, дед Лада пристально посмотрел на меня: – Доверяю я тебе. – Хочу взять тебя в провожатые, боюсь, сам не дойду. – А когда идти-то? – Сам посуди: назавтра затмение объявили, значит, к вечеру и приходи. Пока туда-сюда, глядишь, и луна покажется. Да не забудь амуницию подходящую собрать: фонарь какой-нибудь, горячее... Слабо верилось в то, что старик одолеет трехкилометровый подъем. Одетый в тяжелый овчинный тулуп, он с трудом передвигался по неторному пути, заваленному снегом. Ровно через полчаса после начала движения в гору дед Лада, задыхаясь, прохрипел: – Иди, сынок, дальше один. Вишь, чтобы взять силу, сила нужна. Проводив старика до дому, я засомневался: возвращаться мне на гору или же отложить свой поход за бессмертием до лучших времен. Однако, припомнив, с каким неодобрением провожала нас моя жена, решил, что скорое возвращение объекта ее осудительных настроений только подольет масла в огонь. Одолевая горный склон, я постоянно ощущал чье-то присутствие. Но кроме соглядатая-луны, тревожившей своим светом мои и без того напряженные нервы, кругом никого не было. В попытке хоть как-то облегчить свое тревожное состояние, я всяко-разно обругивал себя. И таким образом мне и адресату моего монолога, в конце концов, удалось одолеть трудный подъем. Ступив на указанную дедом Ладой территорию, я принялся исхаживать ее, то и дело простирая руки к небу: «Господи, дай мне силу!» Эти просьбы оставались без ответа («чтобы взять силу, сила нужна»), и я без энтузиазма шагал дальше. Рюкзак мой легчал, лишившись более половины запасенного провианта, в то время как решимость возвратиться в поселок становилась все весомей. Готовый попрощаться с Чудью, я воткнул свою палку в снег и воздел очи к ее островерхим макушкам. Увиденное сбило меня с ног и швырнуло на снежное одеяло. Было от чего упасть! На отвесных стенах, в выбеленном снегом покрове, неведомый скульптор высек дивные, полные значения лики. Недвижные в своих чертах, они необычайно выразительно передавали живую игру эмоций. Здесь были страх и любовь, страдание и умиротворение... Вообразив, что молиться в этом театре эмоций негоже, я решил подойти к его актерам поближе: авось они наведут меня на место силы. Случилось так, что я залюбовался прекрасным женским лицом, полным любви и покоя, и, невольно подняв руку, осторожно провел по нему сверху вниз. Тут же, словно маска совлеченная, барельеф осыпался, обнажив в гранитной стене зияющее отверстие. Мои колебания были недолгими: если анонс спектакля обещает любовь, то внутри горы непременно отыщется место, где она дает свое представление. При слабой поддержке карманного фонаря, я не раз спотыкался в тесном проходе и даже однажды упал, прежде чем достиг желанной цели. Но она того стоила. Да что там! Зрелище, представшее пред моим изумленным взором, превосходило всякие ожидания. Все видимое пространство было засажено по-весеннему цветущими деревьями. Яблоневые, вишневые, грушевые... – они обращали свои белокипенные кроны к небесной дали. А там, в необъятном голубом просторе, словно блики света, мелькали быстрокрылые птицы, подхватывая на лету тончайшие лепестки, которые, вместо того, чтобы, кружась, ложиться на изумрудную зелень травы, вспархивали, притянутые светом солнца. А какие здесь были необычайные бабочки! Ромашки и ароматные гвоздики, колокольчики и душистые лилии служили прекрасными подмостками для их танца. Когда большая среброкрылая жемчужница опустилась на бледно-сиреневую ромашку, я не удержался и, сведя большой и указательный пальцы близко друг к другу, стал медленно приближать руку к бабочке. Но не успел я прикоснуться к тонкой пудре прихорошенных крыльев, как позади себя вдруг услышал полный сердечности голос. – Маленький! – звал он. – Иди ко мне! Не было сомнения, голос принадлежал моей матери. Мгновенно позабыв о бабочке, я обернулся. Молодое, почти юное лицо женщины излучало такую нежность, такую всепоглощающую любовь, что единственным мыслимым порывом было заключить ее в объятия. И хотя я хорошо осознавал, что моя покойная матушка обликом и голосом вовсе не походила на фею весеннего сада, я ни на минуту не усомнился, что передо мной самое родное, самое любимое существо. – Родной мой, – сказала мать, слегка отстраняя меня от себя, – я хочу сделать тебе подарок. Подобно дирижеру, она выполнила левой, «сердечной» рукой плавный взмах и... все, что было вокруг, вдруг исчезло, оставив вместо себя пространство, полное слепящего света. Глаза мои рефлекторно зажмурились, но уже вскоре по просьбе матери вынуждены были открыться. – Вот, возьми, мой хороший, – вложила она в мои ладони большой стеклянный шар, внутри которого цвел весенний сад, голубело небо, мелькали птицы и миниатюрная жемчужница продолжала охотиться за нектаром. Принимая шар, я вопросительно посмотрел на мать. – Каждый раз, когда ты согреешь ее своим дыханием, сфера развернет мир любви. Вот так, – и она подула на шар. – А когда сделаешь так, он вновь свернется, – и по мановению ее руки только что материализовавшийся сад опять превратился в прозрачную, полную чудес сферу. Заглядевшись на чудесный дар, я не сразу заметил, что вокруг все переменилось: пространство белого света исчезло, и атмосфера холодной ночи вновь вернула мне мое сиротство. Непрошенные слезы навернулись на глаза, но тут же высохли в дыхании морозного ветра. По-прежнему светила луна, и в ее свете циферблат часов обнаружил удивительную вещь: мое путешествие в пещеру заняло не более минуты. Что ж, это было мне на руку. Если так пойдет дальше, то в эту ночь мне удастся совершить еще немало открытий и, может даже, получить искомую силу. Следующим объектом моего деятельного внимания стал образ мудреца. Я с сожалением разрушал великолепную снежную лепнину, извиняя себя тем, что попасть в пространство мудрости иначе нельзя. Очутившись в подземной обители, я пришел в не меньшее восхищение, нежели в прежний раз. Там в далеком далеке виднелись величественные горы, фасад которых радовал небогатой, но весьма изыскано уснащавшей камни растительностью. В подробностях мне было дано увидеть маленькие искривленные сосны и невысокие березки, ютящиеся на каменных выступах, разноцветные мхи и цепкие плети вечнозеленых плющей, и поверх этой колоритной композиции – прозрачные завесы небольших водопадов, чьи сладкозвучные речи побуждали без промедления выступить в путь по единственной имеющейся здесь дороге. Делая по ней первые шаги, я недоумевал, отчего могу видеть мельчайшие детали того, что находится от меня за многие километры. Еще одной причиной моего недоумения было полное отсутствие видимости по обе стороны пути. Густой туман своей молочно-белой пеленой надежно скрывал другие подробности этого дивного мира. – Похоже, другого пути нет, – подумал я и уже без колебаний продолжил путь по каменистому тракту в сторону гор. Вначале меня ничто не тяготило. Дорога, хотя и была усеяна мелкими камнями, позволяла идти без особого напряжения и при этом любоваться горным пейзажем, который, неуловимо меняясь, с каждым днем становился все краше. Пройдя значительное расстояние, я не приметил никаких подвижек: цель оставалась такой же недосягаемой, как и в начале пути. – Если это путь мудрости, он не имеет конца. Какими бы привлекательными ни были его цели, идти к ним можно вечно. Эта догадка, наверняка, огорчила бы меня, если бы не внезапные перемены, произошедшие на фоне далеких гор. Там, в конце пути, я вдруг увидел мужскую фигуру, которая, показавшись в отдалении, мгновение спустя уже предстояла предо мной, наполняя все мое существо трепетом восторга и величайшей почтительности. Как и подобало мудрецу, его облик сочетал силы любви и глубокой сознательности. В его статной фигуре, задрапированной свободно ниспадающей бело-голубой материей, читалось большое внутреннее достоинство и мощь водителя. – Сын мой, – обратился ко мне мудрец, – я хочу подарить тебе путь – дорогу, по которой ты можешь прийти к себе внутреннему. А через себя и ко мне. Моя любовь к тебе беспредельна, так же как и мое ожидание твоего прозрения и преображения. – Отец, – начал было я благодарственную речь, но, задохнувшись от прилива блаженства, сумел только выдавить из себя, – отец, я люблю тебя... Восторженно-радостный, я заворожено следил, как мой кумир взмахом руки превратил пространство мудрости в шар и, продемонстрировав его способность разворачиваться и вновь сжиматься, бережно передал его мне. Встреча с морозной ночью быстро охладила мои эмоции. Пряча шар отца за пазуху, рядом с тем, что вручила мне мать, я утешил себя: – Ничего-ничего, прошла всего какая-то минута, я еще многое успею познать и пережить. Однако прежде мне довелось изрядно побороться с затягивающим в свои цепкие тенета белым покровом горы. Больше часа обходил я подножие скал вершинного гребня в надежде отыскать подходящую личину – символ мира, в котором я мог бы получить столь же чудесные переживания, как и в двух предыдущих. Но, увы, глаза, глядевшие на меня с ледяных барельефов, не горели огнем любви или мудрости. Они были печальными или задумчивыми, полными скорби или бесконечной усталости. Следовало поторопиться с выбором. Ночь неумолимо шла к завершению и тем ежемгновенно отнимала уникальную возможность непосредственного познавания – сокровища, зачастую недоступного простым смертным. Наконец я принял решение. Избрав наиболее сложное отображение человеческих проблемных состояний, я убрал снежную маску и храбро двинулся по мрачному, узкому коридору, завершив свой недолгий поход в довольно невеселой местности. На каменистом грунте обширной, выцветшей под лучами палящего солнца пустыни я увидел группы людей, которые лежали и сидели, стояли и бродили взад-вперед. Состояние крайней озабоченности не позволяло им заметить меня, распознать путь близкого освобождения. Мне захотелось утешить горюющих, заставить радоваться хмурых, я жаждал услышать детский смех и ласку в женских голосах. И тогда я достал из своего тайника шар любви и подул на него. Едва мое дыхание коснулось волшебной сферы, как тут же обитатели этого печального мира оказались в благоухающем саду, под живительной сенью раскидистых крон. Освежающее дыхание легкого ветра, изумительный вкус родниковой воды помогли оздоровить настроения угнетенного человечества. Тем не менее, среди радующихся детей рода человеческого я обнаружил глубоко задумавшихся – тех, в ком ласка материнской любви не уменьшила жажды познания. И тогда поверх мира любви я поспешил развернуть мир мудрости. Мои опасения не оправдались: три мира не имели пересечения. Да-да, я не оговорился. Помимо двух пространств, развернутых мной, здесь, в этой дивной реальности, сохранилось и третье – безграничная пустыня, все еще удерживающая в своих немилосердных объятиях страждущих. – Чуден мир твой, Господи, – подумал я, наблюдая, как люди из пустыни и редкие одиночки из райского сада перешли на путь, ведущий к мудрости и любви. – Нужно ли мне сказать что-то в пользу движения по пути познания или его огненный магнетизм сам укажет им верное направление? Покуда я раздумывал, в воздухе, прямо над головами пришедших в мир мудрости зажглись-заискрились бело-голубые огоньки. Стоило протянуть руку, и тотчас же, подобно доверчивой птичке, огонек опускался на ладонь. Как его следовало использовать, никто не знал. Одни прикладывали его к больному месту, другие – к голове, третьи – к сердцу. Как бы там ни было, все они получали изрядный заряд воодушевления. Я тоже почувствовал, что внутри меня разгорается волнующий огонь, уходит усталость, и за спиной будто растут крылья. Жажда беспредельного познания овладела мной. На диво, сейчас меня не удручали необходимость повторения уже пройденного пути и перспектива отсутствия скорых результатов. Решимость – мою и моих сопутников – поддерживала выданная авансом энергия высшей мудрости. Сменялись восходы и закаты, и я, не без душевной боли, замечал, как редеет наш, поначалу единодушный, отряд. Разногласия, рождаемые сомнениями, необходимость для продолжения движения вожжения огней духа, побуждали путников тайно или явно уходить в сторону. Исчезнувшие в густом тумане вскоре появлялись в вылинявших декорациях безрадостной пустыни. – Отступивший с пути мудрости погружается в неведение, продолжая рассеивать свои энергии в среде привычных человеческих заблуждений, – этот невеселый вывод я сделал, когда обнаружил, что лишь трое моих бывших спутников сумели возвратиться в сад любви, который, подобно миру мудрости, уже удалился на значительное расстояние от юдоли человеческих страданий. – Непросто будет теперь возжаждавшим прекрасных откровений добраться до лучших миров. – Это точно, – подтвердил Лар, сидевший у меня на закорках. У юноши одна нога была короче другой, в пути он быстро уставал, и потому время от времени приходилось нести его на плечах. Другую мою попутчицу – очаровательную Елну – я нередко поддерживал морально. Услышав о людях из нижнего мира, она неизменно огорчалась, жалея убогих. Она считала себя ни в чем не превосходящей этих бедняг и даже стеснялась того, что в отличие от них, перед ней простираются прекрасное будущее и определенный путь, тогда как они обречены на тяжкие страдания. – Елночка, ты – настоящее сокровище, – не уставал повторять я, когда моя молодая спутница в очередной раз гасла при мысли о бывших товарищах. – Песни, которые ты поешь, наполняют все миры красотой и радостью, и, если их зов не побуждает несчастных подняться выше, это их выбор. О праве выбирать мы нередко собеседовали с Ларом. Случалось, он заводил разговор о том, что перейти снизу вверх – из худшей в лучшую жизнь – можно и не совсем по своей воле. – Давай, Арик, кричать им, что здесь им будет гораздо лучше. Люди легко поддаются на уговоры и быстренько скакнут сюда. – Взгляни на мои седины, дружище. Каждый волосок впитал знание о том, что насилие не способно привести к красоте. Только знание и растущее чувство любви прокладывают дорогу к совершенному. С той же настойчивостью, с которой Лар, хромая, одолевал немалые расстояния, он изыскивал возможности осчастливить страждущих: – Если насилие не годится, тогда нам нужно спуститься вниз и учить их. Обучение – та же пропаганда, только под видом свободно преподносимых знаний. Бормоча себе под нос строки будущей песни, Елна на минуту отвлеклась, чтобы заметить: – Кто же из нас достоин учить, если мы и сами далеки от совершенства? Когда несовершенный учит, получается пропаганда. По-настоящему обучить может только совершенный. Эти слова нашей «птахи» звонкоголосой живо напомнили мне о неприятных моментах: когда уверенность в том, что безошибочно следуешь к совершенному, вдруг сменяется мыслями о собственном ничтожестве и иллюзорности далеких целей. Где ты, страна мудрости отца? Когда я достигну твоих вершин и склонюсь в восхищении перед твоим великим владыкой? Всякий раз, попадая в ямы уныния, я рисковал провалиться все глубже и глубже, но двое моих друзей не позволяли мне насладиться свободным падением. – Слушай Арик, бросай ныть, – задирал меня Лар. Глядя на меня снизу вверх, он как бы напоминал мне, что не он меня, а я его, физически убогого, должен подбадривать. Мне становилось стыдно, но и с этой позиции Лар умел снять меня с меткостью заправского снайпера: – Мы идем? Идем. Мы стараемся очистить мышление? Стараемся. Мы наполняем сердца только достойными чувствами? Да! Так чего же ныть? Кто-то, и вправду, раньше нас добрался до гор, но тут уже как кто сумел... – Слабое утешение, – думал я, но все же старался приободриться. Любое уныние, допущенное нами, провоцировало коварный туман, царивший по бокам дороги. Не сдерживаемый ясностью мысли и эмоций, он расползался как угодно далеко, скрывая от нас и дорогу, и вдохновляющий пейзаж, и даже друг друга. Последнее, как мы считали, было вообще недопустимо. Кто же, как не друг, поддержит на нелегком пути? ... дорога в СВЕТ – длинна и нелегка, но, если рядом – друг, всё – по плечу. В минуту злую, вот – моя рука и жизнь моя! Возьми. Я так хочу.* – пела наша любимая Елночка, и туман понемногу отступал. Удивительное дело, когда было особенно плохо, она умела самоотверженно поднять упавшее знамя нашего похода и показать путь. Именно ей, в обход наших умствований, удавалось обеспечить наилучшие условия движения, особенным образом подчеркивая красоту привлекающей нас цели. Однажды на рассвете наша «птаха» воскликнула полным восторга голосом: «Послушайте, послушайте! Слушайте все мою песню!» Ты – уже не птенец, твои Крылья сильны и испытаны взлётами жизни земной! прогони же последние сладкие сны, ощути Два Лазурных Луча за спиной! Не промедли! Ты лишь на мгновение – здесь! Не промедли! Упущенный миг – не вернуть... слышишь крик журавлей? Это Знак! Это Весть! Завершается путь. ... начинается ПУТЬ! * Мое сердце, застигнутое огненной волной, забилось так часто, как никогда в жизни. Однако мучительный жар в теле с лихвой окупался высшей степенью восторга, рождавшегося каждой клеточкой тела. Наверное, и Лар испытывал нечто подобное: его рот приоткрылся, а взор широко распахнутых глаз был полон блаженства. Сама птаха... О! Взглянув в сторону Елны, я живо замахал руками, призывая друзей увидеть то, что видел сам. Все вокруг поразительным образом изменилось. Сейчас мы пребывали в стране наших устремлений – у подножия гор, чьи заснеженные вершины празднично сияли в лучах утреннего солнца. Сейчас на пиках-близнецах наши глаза могли разглядеть... о чудо! две величественные фигуры – матери и отца. Любимые, они были так прекрасны! Растущий восторг оторвал нас от земли и понес вверх, к ногам владык. Приблизившись, мы услышали указ: «Владейте!» Его стрела пронзила сердца, зажгла в них серебряное пламя всеобъемлемости. Казалось, теперь они вместили все миры – со всеми радостями и горестями – и могли отзываться любовью на каждый зов. Только любовью... Уже светало, когда я подошел к окраине поселка. Свет, озарявший меня изнутри, преображал окружающее в образы восхитительной новизны. Я не уставал миловаться нарождающейся лазурью неба со щедрой подмалевкой розовым – знамением еще скрытого горизонтом солнца. Прелесть свежего снежного покрова наводила меня на мысль об изначальной чистоте всякого божьего творения. Чистота – неотъемлемое свойство огня духа, превосходящего красотой все видимые формы. И, прозревая его во всем, я был пленен очарованием открывающегося мне мира. Я шел по улицам поселка и не узнавал их. Стало ли тому причиной ликование моего сердца или... ? Вот и дома моего на его прежнем месте не было, вместо него... – Арик, иди к нам! – позвали меня с другого конца улицы. Я не припомнил, чтобы там жили мои друзья, но лучшего выхода, чем пойти на зов и разрешить недоумение, у меня не было. – Арик, душа моя, как же я тебе рада! – А я как рад! Елна? Лар? Не может быть! Но, присмотревшись, под покровами зимней одежды, я признал своих дорогих друзей. – Арик, мы только что сюда попали! Даже не знаем как. А ты? Я уже не был тем прежним Ариком, который жил по законам логики. Теперь я принадлежал миру любви, который всегда дарил только лучшие возможности. – Пойдемте, – позвал я друзей и повел туда, где жил прежде. Дверь нам открыл еще не старый седовласый мужчина. Его не удивило наше раннее появление. Напротив, он был нам рад: – Добро пожаловать в Чудьгород. Меня зовут Верий. В необжитом еще доме, сесть было некуда. И так, стоя посреди светлой горницы, мы услышали множество поразительных вещей, которые поведал нам Верий – глава чудской общины: – Чудьгород – поселение для новых людей. Такие поселки постепенно появятся на всей территории нашей страны. Но пока жителями первого города-общины могут стать лишь идущие по пути Света. – А где мы будем жить? – спешно поинтересовался практичный Лар. – Где выберете. Пустых домов много. Мы не верили своим ушам, это была настоящая сказка. – Ребята, это так круто! – не переставал восторгаться Лар, пока мы ходили в поисках наиболее удобного для нас жилья. – Будем жить вместе! Вокруг – только самые нормальные люди! – Думаю, и работа у нас будет интересная, – заметил я. – Дорогие мои – тихо и настойчиво обратилась к нам Елна, – главное, что у нас теперь будет духовный учитель. Это так прекрасно... Чуткое сердце нашей «птахи» верно почуяло душевную красоту и силу встреченного нами человека. В ее глазах стояли слезы, но взор, полный светлой надежды, стремился в небесную даль, прозревая прекрасное будущее: Сердцем – к Сердцу, рядом встанем, ощущая Сердца жар! Только – ВМЕСТЕ – мы, земляне, сможем мир преображать! Мощный Огнь Сердечных токов – СВЕТ ЛЮБВИ – рассеет тьму! Мы изменим мир жестокий – ВМЕСТЕ – СВЕТ послав ему! Сердцем – к Сердцу, миру светим, Друга чувствуя Крыло! Мы, земляне – СВЕТА дети! ВРЕМЯ СВЕТА – в мир – ПРИШЛО! * _____________________________________________ * Автор стихотворений – Е. Туркка
Звезда с звездою... – Ко мне, Из! – полетела в пространство молния приказа. По слабому толчку в районе правого виска я поняла, что контакт состоялся. Из был готов освободить для меня некоторую область своего сознания. – Волей пославшего меня, утвердись! – перенеслось мое сознающее начало в тело Иза. Раньше переживание смены тела вызывало массу непривычных, порой неприятных, ощущений. Теперь лишь иногда мои губы растягивались в улыбке при созерцании рук-щупальцев и таких же зеленовато-бурых осминожьих нижних конечностей. Из был полуживотным-полурастением и на своей планете принадлежал к наиболее высокоорганизованным существам. Некогда они согласились сотрудничать с Землей, предоставляя свои тела и их энергию земным сознаниям, чтобы те могли сообщаться с другими галактиками, теми обитателями Вселенной, прямая связь с которыми с Земли была невозможна ввиду огромных расстояний. Планета Иза была своеобразным промежуточным звеном между Землей и дальними мирами. Еще одно усилие, и вот уже в эфире звучат позывные, предваряющие намеченный диалог: – Слушай! Слушай, Капять! – Слушаю! Слышу тебя, Земля! Моим собеседником на планете Капять был молодой человек с длинным, замысловатым именем, которое, будучи сокращенным до инициалов ЛЖ, звучало как Эльж. Он щедро делился со мной образами родной земли, явно намереваясь увлечь меня в стан ее пылких поклонников. Планета Капять и гуманоиды, населявшие ее, очень напоминали Землю. Но развитие цивилизации было иное. И потому в мою обязанность входила передача им необходимой информации о наших лучших достижениях и находках. Начало работы контактера походило на только что разожженный костер. Огненное воодушевление постепенно разгоралось и, достигая своего пика, постепенно сходило на нет, оставляя в конце едва заметные язычки пламени. Как правило, сил на личную беседу не оставалось, ее доставало только, чтобы полусонным добраться до прохладных объятий спального ложа и погрузиться в долгий, целительный сон. Однажды токи пространства были особенно благоприятными. Мы отработали положенное время, но были достаточно бодры, чтобы углубить наше знакомство, переходя от делового контакта к приятному, непринужденному времяпровождению. И Эльж запел. Птица, зовущая солнечные лики весны... говор порожистого горного ручья... колыбельная любящей матери... Его гортанное пение шло из глубины существа, из самого сердца. Оно звало войти в прекрасный, необыкновенный мир, где мы... – Нет, нет, только не это! – погасила я перерастающее в стихийный порыв восхищение. Но крохотная птичка живого интереса к юноше уже свила свое гнездышко в моей душе. И как я ни заглушала ее звонкий голосок, она продолжала насвистывать свою незамысловатую песенку. Наверное, по ее подсказке деловое общение становилось все напряженнее и короче, а нечастые разговоры о личном все более воодушевленными. Как-то, желая развлечь меня, Эльж предложил: – Хочешь увидеть меня? – Можешь успеть. Торопливо, ощущая быстро уходящую жизненную силу, я подключила к каналу восприятия внутреннее зрение... Лицезрение Эльжа стало последним ударом по моей оборонительной позиции. Стены были разрушены неукротимой лавиной дремлющих чувств, пробужденных взором его больших, слегка раскосых глаз цвета морской волны. Автоматически я передала ему и свой портрет, но полагаю, даже если бы моя внешность была намного более заурядной, Эльж бы не отступил: мощный энергетический вихрь уже соединился с моим огнем, увлекая нас в воронку взаимного обожания. Это были отношения, заранее отмеченные знаком близкого расставания. Это был превышающий силы поиск встреч в неумолимо разлучающем нас пространстве. Он вносил разлад в наши жизни, нарушая к тому же постоянство моего контакта с небесным Учителем. Тоска по возлюбленному, которая не оставляла меня и во сне, при виде Эльжа мгновенно преображалась в ярую радость. «Иди ко мне! » – звали его глаза, и мое сознание тут же улетало навстречу сознанию возлюбленного. Экстаз взаиморастворения не оставлял места для отдельных впечатлений. Это было похоже на безумие. Но один раз, в первых числах осени, привычное томление вдруг сменила черная тоска. Мало кто на Земле в наше время испытывал нечто подобное. Земля была счастливой планетой, местом светлых энергий, и темные переживания, привлеченные из пространства, считались заразительными. «Инфицированных» быстро отыскивали, изолировали и оказывали срочную помощь. Медлить было нельзя. Ощущение безысходности, накатывающее при мысли о любимом, в свою очередь, подталкивало к неотложности действия. «Дыхание радости» уняло остроту переживания, и более-менее успокоившись, я поспешила в центр космоинформации. Резво пробежав к подъемнику, быстро взлетела на свой уровень и, похоже, незамеченной проскользнула в контактерскую кабину. Привычная обстановка – зеленые стены с мощным энергоизоляционным покрытием, легкий запах озона и полная тишина, – как всегда помогли до предела сжать пружину внимания. Посыл мысли мощным поршнем направил зов в пространство, откуда практически сразу был получен положительный ответ Иза, но дальше... дальше создавалось впечатление вдруг раскрывшейся бездны. Ни звука, ни толчка, ни искры – пустота безмолвия была зияющей. В какой-то момент показалось, что от напряжения я вот-вот потеряю сознание. Но далекий, едва слышный голос вернул меня в настоящее: – Слушай! Слушай, Земля! Капять меняет оператора! – Почему не слышу Эльжа?! – Его больше нет! Утром он ушел в Нивану. Наступала ночь. За окном центра реабилитации благоухали ночные фиалки. Очнувшись от беспамятства, я встала с ложа и подошла к распахнутому настежь окну. Глубокий вдох и краткая задержка дыхания помогли направить энергию кверху: – Учитель, помоги! Я должна увидеть Эльжа! Сознание снова начало затуманиваться, но именно так, как бывало перед переносом его в другое тело. А затем начало проявляться что-то бесконечно родное, волнующее. Розы, слабый аромат увядших роз, отдаленно напоминающий былое благоухание... Так проявлялась близость сознания Эльжа, непривычно бессильного и все больше теряющего силы с каждым мгновением. Удерживать связь со мной он был уже не в состоянии, кто-то другой делал это за него. – Учитель, благодарю! – вырвалось пламя признательности из сердца. – У тебя мало времени, торопись! – послышалось в ответ. – Эльж, родной, не уходи! – трепетало мое сердце. – Прощай! – донеслось в ответ легкое дуновение. Страстное волнение вдруг сменилось холодной решимостью: я должна быть с ним, навсегда... И рванувшись вслед уходящей жизни, моя сознание сжалось в отчаянной попытке покинуть тело, на сей раз безвозвратно. Но голос Учителя удержал меня: – Ты не должна сейчас уходить. Преждевременный уход разлучит вас надолго. Но у тебя есть выбор. Ты можешь постараться пережить ситуацию на Земле или... войти в тело Эльжа и жить в нем на Капяти. Последнее усложнит твою жизненную задачу, но может превратить тебя в подвижника. Решай скорее, плотное тело погибшего вот-вот начнет разрушаться. Все было трудно, очень. Ходить в новом теле, сонастраивать свою нервную деятельность с присущими ему рефлексами, говорить, дышать... И в то же время, все было прекрасно. Со всех гладких полированных поверхностей на меня смотрело отражение Эльжа. Я горевала, любовалась им, разговаривала... Я жила и думала, что могу сделать нечто большее для более полной реализации жизненной задачи любимого на чужой мне планете. Если думать и чувствовать я могла привычным образом, то в действиях приходилось постоянно подстраиваться под инопланетное мышление. Мне был чужд, непривычен мужской экстремизм, вызывающее поведение этой половины капятьского человечества. Из курса истории я хорошо усвоила, что давным-давно на Земле происходило нечто подобное. Мужчины игнорировали женское мышление, ограничивали участие женщин в управлении обществом, беззастенчиво пользовались дарами их самоотверженности. Сейчас Земля отличалась красотой равновесия мужского и женского начал, и, справедливости ради, нужно сказать, что в некоторых сферах женщины имели даже некоторый приоритет. Например, на работу контактерами брали преимущественно женщин, ибо присущая женской природе интуитивность, словно нарочно создала их для этой профессии. Здесь, на Капяти, это была исключительно мужская работа. В своем новом-старом коллективе я чувствовала себя неуютно. И хотя в местном космоцентре собрались наиболее восприимчивые, тонко чувствующие мужчины, я была далека от их психологии. – Эй, парень! Тебе срочно нужна деваха. Сразу молотком станешь, на мужика похож будешь... Их сочувствие, сдобренное изрядной порцией иронии, никак не помогало мне освоиться с телом и настроиться на контакт. Мне казалось, что я семеню за временем мелкими шагами, и все ожидаемые изменения происходят крайне медленно. Поначалу приходилось ссылаться на недомогание и лишь симулировать межпланетный диалог, выдавая в отчетах сведения о Земле, продуцированные моим собственным сознанием. Когда впервые состоялся мой контакт с Изом, мне хотелось прыгать и кричать от радости, как это обычно делают маленькие дети. Еще больше освоившись, я стала аттаковать Землю зовами, нащупывая «своего» контактера. – Эй, кейкер (так на жаргоне называли контактеры друг друга), можно подумать, что ты выиграл... – комментировали выражение моего лица коллеги, когда в эфире я встретилась со своей лучшей подругой. Позже к ней присоединились почти все мои друзья. И симуляция продолжалась. Выкладывая для Земли, как положено, сведения о Капяти, вторую половину сеанса я посвящала личным контактам. Не новость, что работа на холостом ходу быстро приедается. Мне, привыкшей к постоянному притоку свежей, неожиданной информации, в конце концов, надоело безделье и притворство. Покинуть нынешнее рабочее место было бы настоящим безумием: мое тело пока не слушалось меня настолько, чтобы овладевать новой профессией. Притом я еще только училась вырисовывать местные иероглифы дрожащими от напряжения пальцами, однако читать уже умела и наверстывала пробелы в своих знаниях о планете, прочитывая от корки до корки «болталки» – информационные бюллетени, публикуемые на электронных носителях – экранах, развешенных буквально повсюду. Не было их разве что в помещениях по уходу за телом. Как-то, считывая по дороге домой информацию с портативного экрана, я вдруг задумалась: – Почти в каждой болталке есть какой-то факт из земной жизни. Она интересует местное население, она считается занимательной, как впрочем и любая информация о жизни на планете-побратиме на Земле. Почему бы мне не начать давать сведения о самых необычных и поразительных моментах земной жизни? И я пошла на штурм информационных изданий, преодолевая косноязычие и осваивая легкость и непринужденность стиля. Достаточно скоро мне уже было не стыдно видеть свою подпись под своими материалами, которые, в отличие от большинства публикаций на Земле, имели авторство. Теперь коллеги называли меня уже не Эльж, а «наш болтала», что было для меня предпочтительнее. Услышав имя возлюбленного, мое сердце по-прежнему сжималось от мимолетного приступа тоски. Но однажды насмешливое «болтала» приобрело в устах коллектива жалостливый оттенок. – Эй, болтала, тебя начальство видеть хочет! – сообщал каждый, кто попадался по пути, провожая меня сочувственным взглядом. Личный разговор с начальством сулил серьезную неприятность. Это был еще один перекос на Капяти: доступ к персонам, занимающим руководящие должности, был крайне ограничен для рядовых сотрудников и, хотя в большинстве своем начальники отличались образованностью и достаточной компетенцией, данное положение вещей мне казалось нездоровым. – Это что такое? – показал на настенный экран начальник, едва за мной сомкнулись створки двери его кабинета. – Моя статья в болталке, – бодро ответила я, слегка коверкая слова. – А вот это что? – «выстрелила» фотонным лучом в экран указка в руке начальника, подчеркивая строки, которые обратили на себя его внимание. Я терялась в догадках, не в силах сообразить, что от меня хочет этот холеный, с пронзительным взглядом абориген. Видя мое недоумение, он поманил меня к себе и, когда мое лицо оказалось совсем близко от его стерильной физиономии, вдруг зашипел: – Ты – не Эльж... Кейкер, признайся, ты – с Земли... Мне нечего было сказать в ответ: опровергать факты или оправдываться мне претило. Приходилось выслушивать тихий, ядовитый тон визави: – Все отчеты проходят через мои руки. Вот они у меня где все, – и начальник постучал себя по голове. – Но то, что опубликовано тобой в болталке, докладывалось только спецконтактерами и пока не разглашается. – А если это моя выдумка? – отодвинулась я подальше от сверлящего взгляда раздраженного мужчины. – А то, что ты – не Эльж и даже не мужчина – это тоже выдумка? Говоришь не так, как он, ходишь семенящим шагом, одеваешься слишком ярко... и даже взгляд у тебя другой. Терять мне, по-видимому, было уже нечего: – Если Вам так любопытно, отвечу. Я – его пара. Да, я – женщина, с Земли. И этим горжусь. Не такая пассивная и неуверенная в себе, как здешние бедные женщины. Эльж ушел, а я присвоила его тело. Мне хотелось хотя бы таким образом быть ближе к нему. Вам это понятно? Во взгляде начальника мелькнуло торжествующее выражение: – Ну вот ты и проявила свою женскую слабость. Не смогла достойно отказаться от своей привязанности. – Хотите верьте, хотите нет, но слияние сознаний – это больше, чем слияние тел. Мне кажется, что мы были близки к тому, чтобы соединить свои сознания навеки. Сейчас глаза начальника выдавали его интерес, и одновременно в них таилась смесь брезгливости и высокомерного снисхождения: –Женщина, ты не попала вместе с возлюбленным в Нивану. И не остаешься на его месте здесь. Я не стану разглашать твоей тайны. Это все, что я могу сделать для тебя. После я подрабатывала в болталках и вела свободный образ жизни, по-прежнему пристально присматриваясь к течению общественной жизни. Как-то раз в голову мне пришла идея: – А что если организовать женское движение – борьбу за равноправие с мужчинами? Выяснилось, что сделать это было достаточно легко. По-видимому, женщины Капяти только того и ждали, когда их призовут к действию. Многие из них были настолько активны, что порой приходилось их удерживать от немедленного покорения наиболее крутых склонов. Умеренная позиция не замедлила обнаружить свою слабость, и уже вскоре было решено, что женским движением должна руководить женщина, после чего меня отстранили от руководства. Чтобы хотя бы косвенно стимулировать процесс раскрепощения женского сознания, я начала публиковать в болталках материалы под рубрикой «Как я руководил женским движением». Очевидно, мое свободомыслие слишком сильно возбудило общество, поскольку уже после пятой статьи меня решили от него изолировать. На планете Капять не было тюрем. Всех неугодных ссылали на пустынные острова посреди единственного, но чрезвычайно обширного океана. Между ссыльными попадались не только асоциальные типы. В глиняных норах можно было встретить и весьма прогрессивно мыслящих граждан. Поскольку никто не занимался обеспечением отверженных, они сами добывали себе средства к существованию: вылавливали из недр океана разную живность, а из подводной растительности плели подобие одежды. Естественно, выживали только самые приспособленные. Мне не хотелось задерживаться здесь надолго, и потому было все равно, как отреагируют на мою идею здешние жители. Стремясь приостановить их постепенное одичание, я предложила организовать общину: сообща добывать пищу, вместе изготавливать одежду, образовывать недоученных, окультуривать отстающих. В целом идея не сработала, однако несколько человек согласились попробовать. Радовало то, что Учитель одобрил и это мое начинание. Жизнь среди безрадостного и грубого быта, в окружении недоброжелателей была суровой и полной опасностей. Она продлилась ровно сто тридцать капятьских дней и ночей, после чего на остров вдруг пожаловали представители власти. – Если хочешь освободиться, ты должна стать спецконтактером, – было сказано мне. – Да, хочу! – дрожа от радости призналась я. – Только у меня есть одно условие. Вместе со мной вы освободите и нескольких моих друзей. Очутившись на борту крылатого эллипсоида, я с ужасом обнаружила, что ни одного из моих добрых знакомых-островитян в салоне нет. А вместо них на материк летят самые жалкие и малодушные зэки. Сотрудничество начиналось с обмана. Его длинный дымный шлейф, как выяснилось, плотно закрывал истинные горизонты общественной морали капятитян. И уже очень скоро я вновь ощутила горький привкус дыма. На новом месте я проработала ровно один день. В мои обязанности входила передача ложных сведений о состоянии дел на планете. Когда по окончании рабочего дня я заявила, что категорически не согласна заниматься этим и дальше, меня препроводили в подвал здания космоцентра и заперли в темной, пустой комнатушке, где не было ничего, кроме стола и стула. На столе я разглядела сосуд, на этикетке которого демонстративно красовался нарисованный от руки иероглиф. Его начертания гласили: «Яд». Мне стало смешно и грустно одновременно. Такой грубый способ ухода с физического плана уже давно не практиковался на Земле, к тому же, мое сознание, привыкшее к свободному перемещению, и само было готово в любой момент покинуть тело. Но и этот преждевременный переход, противоречивший божественному замыслу, был неприемлем. Все насильственное, прерывая естественное течение энергий, потрясает не только отдельную судьбу, но и создает заразительную вибрацию, отравляющую обширные, не защищенные от вторжения негатива пространства. Когда мои глаза достаточно свыклись с полумраком, я стала различать на стенах разнообразные надписи. Одни были полны отчаяния, другие свидетельствовали о разочаровании и лишь немногие – о стоицизме их авторов. Чтение отяжеляло сердце, а комната, и без того давившая своей энергетикой, казалось, превращалась в склеп. Однако что-то побуждало мой взор скользить по стенам, а мозг продолжать расшифровку несовершенных начертаний. И вдруг где-то в дальнем углу огненно высветилось: «Ухожу в Нивану, отказываюсь быть спецконтактером. Прощай, любимая! Л.Ж.» Дата – первые числа осени прошлого года. Сомнений быть не могло. Это писал он, мой Эльж! Во мне закипела радость, раздвигая затворы темницы: «Мы и здесь с тобой встретились, любимый. Значит, мы неразлучны вовеки. Да здравствует любовь!» И теперь, до того как произойдет мой естественный исход из плотной сферы планеты Капять в ослепительное сияние надземных миров, я не стану марать стены темницы. Я буду транслировать свою историю в пространство, пока окончательно не истощится во мне энергия плотной жизни. – Слушайте! Слушайте все! – закричу я и продолжу. – Жизнь – это любовь. Жизнь движима любовью. Жизнь – это свобода любить. Жизнь – это свобода...