IV.4. Майя и эволюция концепции Бога

Мы уже убедились, что идея майи, которая, можно сказать, является одной из основ адвайты веданты — недуалистического взгляда на мир, — в своем зародыше может быть обнаружена уже в самхитах;[150] собственно говоря, все основные идеи, получившие свое развитие в Упанишадах, в той или иной форме присутствуют и в самхитах. Вы познакомились в общих чертах с идеей майи и знаете, что подчас это слово ошибочно переводится как «иллюзия», из чего возникает представление, будто когда говорят, что наша вселенная есть майя, то имеется в виду ее иллюзорность. Майя — не иллюзия, перевод неудачен, неправилен. Майя и не теория, она описание вселенной как она есть, и, чтобы понять, что есть майя, необходимо возвратиться к самхитам и рассмотреть ее первоначальную концепцию.

Мы уже говорили о происхождении идеи дэвов[151] и знаем, что вначале эти дэвы были не более чем могущественные существа. Многие из вас ужасаются деяниям древних богов, описанным в старинных книгах греков, евреев, персов и других, кажущихся нам отвратительными. Но, читая старинные книги, мы совершенно забываем, что живем в XIX веке, а боги и иные существа жили тысячелетия назад. Мы забываем, что люди, поклонявшиеся этим богам, были и сами на них похожи, а потому не находили в них ничего дурного или пугающего. Я хотел бы заметить, что это великий урок, который нам преподносит жизнь. Судить других всегда нужно по их собственным меркам, а мы судим по своим собственным, что неправильно. Мы постоянно совершаем эту ошибку в наших взаимоотношениях с окружающими; мне все время кажется, что большая часть наших раздоров возникает попросту оттого, что мы стараемся судить о других богах по нашим собственным, о других идеалах — по нашим идеалам, о чужих мотивах — по тому, что движет нами. Я в определенных условиях могу совершить определенный поступок. Увидев же, как то же самое делает другой, я могу предположить, будто и он движим тем же побуждением, не принимая в расчет никаких других причин. Вынося суждение о древних религиях, мы должны занимать не привычную нам позицию, а стараться представить себе образ мыслей и жизнь тех далеких времен.

Многих пугает жестокий, беспощадный Иегова Ветхого Завета,[152] а почему? Что нам дает основания предполагать, будто древнееврейский Иегова должен воплощать собою современную идею Бога? В то же время не следует забывать, что после нас будут жить люди, которым наши представления о религии и о Боге покажутся так же смешны, как нам сегодня представления древних. Однако через все многообразие концепций Бога проходит золотая нить единства и цель веданты — обнаружить эту нить. Бог Кришна говорит: я — нить, которая пронизывает многообразные идеи, а каждая идея есть жемчужина на ней. Суть веданты в том, чтобы найти связующую нить между идеями, сколь бы несообразными или отталкивающими ни казались они нам сегодня. В обрамлении прошлых веков эти идеи были гармоничны, не более несообразны, чем те, которыми мы живем сейчас. Нелепыми они начинают выглядеть лишь тогда, когда мы, вырвав их из временного обрамления, соизмеряем с современностью, ибо времена их создания прошли. Точно так же, как еврей древности превратился в ходе развития в нынешний тип проворного и ловкого человека, как арий древности — в интеллектуального индуса, вырос и Иегова, выросли и дэвы.

Весьма ошибочно, признавая факт эволюции верующих, не признавать того, что эволюционировали и их верования, и объекты их веры. Однако объекту веры мы отказываем в развитии, которое прошли верующие. Иными словами, мы с вами как носители определенных идей выросли, выросли и боги как выразители идей. Вам может показаться непривычной мысль о том, что Бог способен расти. Он не растет. Он неизменен. Но постоянно изменяются и расширяются наши представления о Нем. Мы позднее увидим, что подлинный Человек, стоящий за каждым человеческим проявлением, вечен, неизменен, чист и постоянно совершенен. Таким же образом наше представление о Боге есть только проявление нас самих, оно сотворено нами. За Ним же стоит подлинный Бог — вечный, чистый, неизменный. Представление о Нем, однако, постоянно изменяется, все больше и больше раскрывая реальность. Мы называем прогрессом приближение наших представлений к реальности и регрессом — удаление от нее. Следовательно, боги растут по мере того, как растем мы сами. С обычной точки зрения как мы, развиваясь, раскрываем себя, так раскрывают себя и боги.

Теперь мы уже можем подойти и к теории майи. Все религии мира стремятся дать ответ на один и тот же вопрос: почему есть во вселенной дисгармония? Почему есть во вселенной зло? Первобытному человеку мир не казался дисгармоничным, поэтому на заре примитивных религий этого вопроса не возникает. Для первобытного человека в мире не было противоречий, не было столкновения различных точек зрения, не было антагонизма между добром и злом. Возможно, он испытывал некоторую раздвоенность, когда что-то в его душе говорило «да!» А что-то возражало «нет!». Первобытный человек жил импульсами, он делал то, что приходило ему на ум, пытаясь перевести любую мысль в мышечное усилие, он не старался давать оценки и редко сдерживал свои импульсы. Импульсивны были и его боги. Индра является и разбивает силы демонов.

Иегове нравится один и не нравится другой, а по какой причине, никто не знает и никто не спрашивает. Навык к исследованию еще не возник, поэтому считалось правильным все то, что бог ни делал. Не существовало еще и представлений о добре и зле. Дэвы совершали множество поступков, дурных в нашем понимании: Индра и другие боги творили немало дурного, однако верующие не ставили это под вопрос, ибо не обладали представлением о зле.

Борьба началась с развитием этических идей, когда у человека возникло новое чувство, по-разному называемое на разных языках. Глас ли это божий, или результат прошлого образования, или что-то еще, но что бы это ни было, речь идет о сдерживании естественных импульсов. В человеческом уме вспыхивает импульс, который говорит ему: «Давай!» Однако тут же раздается голос, одергивающий его: «Не смей!» В нас живет побуждение, ищущее себе выход через чувства, но в нас звучит и голос, сколь бы тихим и слабым он ни был, запрещающий этот выход. Есть два очень красивых санскритских слова для выражения этого феномена: правритти и нивритти, которые можно перевести как «кружение вовне» и «кружение внутри». Наши поступки обычно диктуются нам «кружением вовне». Религия начинается с «кружения внутри». Религия начинается с этого «не смей». Духовность начинается с этого «не смей». Если нет сдерживающих факторов, религия еще не началась. С появлением «не смей» началось развитие идей у человека вопреки драчливости богов, которым он поклонялся.

В сердце человечества зажегся огонек любви. Он едва мерцал, да и сейчас еще не очень разгорелся. Вначале он горел для племени, боги в те времена любили каждый свое племя, ибо каждый был племенным богом, защитником своих. Иногда люди племени объявляли себя потомками своего бога, как в наше время разные кланы считают себя потомками какого-то единого родоначальника. И в древности, и сейчас есть народы, ведущие свою родословную даже не от богов, а непосредственно от Солнца и Луны. В старинных санскритских книгах можно прочитать о солнечных и лунных династиях;[153] сначала великие правители из этих династий поклонялись Солнцу и Луне, потом постепенно стали смотреть на себя как на их потомков. С развитием племенной организации появились любовь, чувство долга по отношению к ближнему, зачатки социальных структур. Естественным образом зародилась и еще одна идея: как можно жить вместе без терпимости и прощения? Как может жить человек среди людей без сдерживания импульсов, без правил поведения, без воздержания от поступков, которые, возможно, и хотелось бы совершить? Это просто было бы немыслимо. Так рождалась идея самоограничения. На ней основана вся социальная организация, и всякому известно, как несчастны те, кто не способен усвоить великий урок воздержания.

Когда появились религиозные идеи, в разуме человека забрезжил свет чего-то более возвышенного, более этического. Старые боги перестали соответствовать новым представлениям, они были шумливые, драчливые, пьющие, прожорливые боги предков, радующиеся запаху жареного мяса и возлияниям спиртного. Индра иной раз допивался до того, что падал на землю и нес чепуху.[154] Такие боги становились невыносимы. Зародилась потребность в исследовании мотивов поступков, и часть вопросов была обращена и к богам. От них потребовали отчета в поступках, а отчета они дать не могли. Тут человек и отказался от этих богов, а точнее, составил себе более возвышенное представление о божественности. Человек как бы заново оценил деяния и качества богов, отказался от тех, которые перестали соответствовать изменившимся представлениям, тех же, что остались, поскольку были понятны, сочетал воедино и дал новое имя: Дэва-дэва — Бог богов. Теперь Бог не мог быть простым символом мощи, от него требовалось нечто большее: он должен был быть Богом этичным, любить человечество и делать для него добро. Однако идея Бога сохранилась, человек только усилил его этическое значение и добавил ему власти. Бог превратился в самое этическое существо во вселенной и сделался почти всемогущим.

Но переделки мало помогали. Чем больше появлялось объяснений, тем больше трудностей требовали своего объяснения. Если свойства богов возрастали в арифметической прогрессии, то трудности и сомнения — в прогрессии геометрической. Трудности Иеговы оказались пустяками по сравнению с трудностями Бога вселенной, и проблема эта не преодолена и по сей день. Почему всемогущий Бог, который есть сама любовь, допускает чудовищные несправедливости во вселенной? Почему на свете страдания больше, чем счастья, а зла больше, чем добра? Сколько ни закрывай глаза на жизнь, факт остается фактом — наш мир ужасен. Он в лучшем случае танталов ад. Человека разрывают на части мощные импульсы, еще более мощные чувственные желания, удовлетворить которые он не в силах. Волна несет нас вперед вопреки нашей воле, но стоит нам чуть продвинуться, и нас настигает сильнейший удар. Мы все обречены на муки Тантала. Нам в голову приходят мысли, ведущие далеко за пределы наших чувственных идеалов, но мы оказываемся не в состоянии их выразить. С другой стороны, нас давит масса людей вокруг. Если я откажусь от мыслей об идеальном и буду просто вести борьбу за выживание, моя жизнь превратится в животное существование, унижающее меня. Ни тот, ни другой путь не ведет к счастью. Несчастье — удел того, кто примиряется с миром. Но тысячекратно несчастье человека, который решится отстаивать Истину и возвышенные идеалы, который отвергнет животное существование. Это реальность, но ей нет объяснения — и не может быть объяснения. Однако веданта указывает нам выход.

Прежде чем продолжить, я хочу обратить ваше внимание на то, что иные факты, которые я буду излагать, могут подчас пугать вас, но, если вы запомните мои слова, думайте о них, усвойте их, пусть они станут частью вашей души, и тогда вы сумеете подняться выше, сумеете научиться понимать и жить в Истине.

Итак, это реальность, что наш мир подобен танталову аду, мы ничего не знаем о нашей вселенной, хотя и не можем сказать, будто не знаем совсем уж ничего. Я не могу утверждать, что эта цепочка существует, когда вспоминаю, что мне ничего о ней не известно. А вдруг это мое больное воображение? А вдруг я непрестанно вижу сны? Может быть, мне снится, будто я беседую с вами, а вы меня слушаете. Никто не может доказать, что это не сон. Сном может оказаться и мой мозг, тем более что никто собственного мозга никогда не видел. Мы просто верим на слово, что он существует, а это можно сказать и обо всем прочем тоже. Мое тело, например. Я верю в него, но наверняка сказать не могу, поскольку не знаю. Мы все находимся между знанием и невежеством, в мистических сумерках, где истина неотличима от неистины, и никому не известно, где они смыкаются. Мы бродим во сне, полуспим, полубодрствуем, проводим жизнь точно в тумане — и это доля каждого из нас. Такова судьба всего знания, получаемого через органы чувств. Такова судьба всей философии, всей хваленой науки, всего хваленого человеческого знания. Это все наша вселенная.

То, что вы называете материей, или духом, или умом, или любым другим именем, по сути, отвечает все тому же описанию: мы не можем утверждать, будто это существует, и мы не можем утверждать, будто это не существует. Мы не можем сказать, что они составляют единство, и мы не можем сказать, что они составляют множество. Постоянная игра света и теней — неразличимых, нераспознаваемых, неразделимых. Факт — который фактом не является, явь — которая есть сон. Это реальность, и это и есть то, что зовется майей. Мы рождаемся в майе, мы в ней живем, в ней мыслим, в ней мечтаем. Мы философы в майе, мы люди духа в майе, да нет, мы черти в майе, но мы и боги — тоже в майе. Сколь бы далеко ни простиралась ваша мысль, сколь бы высоко она ни взлетала, покажется ли она вам бесконечной или какой-то еще, все равно вашим мыслям не выйти из майи. Иного не дано, и все человеческое знание есть обобщение майи, есть попытка понять ее такой, какой она кажется. Все это нама-рупа, имя и форма. Все, что имеет форму, что создает образ в нашем мозгу, — все находится внутри майи, ибо внутри майи находится все, что подчинено законам времени, пространства и причинности.

Теперь вернемся к ранним представлениям человека о божественном и посмотрим, что сталось с ними. Мы сразу же обнаружим неудовлетворительность представления о некоем Существе, которое нас вечно любит, о Существе извечно бескорыстном и всемогущем, которое управляет вселенной.

Где Он, справедливый и всемилостивый Бог? — вопрошает философ. Он что, не видит, как погибают миллионы детей Его, в обличье людей и животных, ибо никто не может и мига прожить, не убивая? Можно ли сделать вдох, не погубив при этом тысячи жизней? Мы живем благодаря тому, что миллионы погибают. Каждый миг нашей жизни, каждый глоток воздуха — это смерть для сотен тысяч жизней, каждое движение убивает миллионы, каждый проглоченный кусок есть чья-то гибель. Почему же должны погибать другие существа? Есть старая уловка: низкоорганизованные формы жизни погибают ради высокоорганизованных. Допустим, что это так, хоть это и сомнительно, кто знает, не стоит ли муравей выше человека, кто может это доказать или опровергнуть? Но даже если признать человека вершиной жизни, все равно, почему должны погибать другие формы жизни? Если они примитивно организованы, то у них тем больше оснований жить, они ведь живут только чувствами, ощущениями и испытывают наслаждение или страдание в тысячу раз острее нас с вами. Кто из нас ест с таким аппетитом, как собака или волк? Никто, у нас энергия уходит не столько в ощущения, сколько в интеллект и дух. У животных вся душа в их ощущениях, им известны наслаждения, человеку недоступные, но и страдания их соизмеримы с силой их наслаждений. Значит, страдания у умирающих животных в тысячи раз сильнее, чем у человека, но мы их убиваем глазом не моргнув, не задумываясь над тем, как мучительна их боль. Это — майя. А если предположить, что существует Бог, подобный человеку, и Он сотворил мир, то прахом идут все так называемые объяснения и теории о том, что добро рождается из зла. Пусть есть на свете двадцать тысяч добрых вещей, почему их должно было породить зло? Исходя из этой теории, я могу перерезать глотки другим во имя полного удовлетворения моих пяти чувств. Почему, почему добро должно являться через зло? На этот вопрос так и не нашлось ответа. И ответ не может быть найден. Индийская философия была принуждена признать это.

Веданта была и есть самая бесстрашная из религиозных систем. Она ни перед чем не останавливается, и она обладает важным преимуществом: здесь нет корпуса священнослужителей, которые пытались бы помешать поиску Истины. В Индии всегда существовала абсолютная религиозная свобода. Предрассудки сковывают социальную жизнь Индии, в отличие от Запада, где общество пользуется большой свободой. В Индии весьма жестки социальные табу, религиозная же мысль свободна. В Англии человек может одеваться как вздумает, есть что хочет, никому нет до этого дела, но, если он пропустит церковную службу, соседка, миссис Гранди, этого не простит. Здесь человек должен прежде всего соблюдать социальные нормы религии, а уж потом он может думать об Истине. В Индии, наоборот, если человек разделит трапезу с кем-то из другой касты, общество сотрет его в порошок. Если его одежда будет хоть чуточку отличаться от платья, которое носили его предки, он обречен. Я слышал историю о человеке, которого общество отвергло только за то, что он отправился за несколько миль взглянуть на первый поезд. Ну, допустим, что этого даже не было. Дело в другом: у нас в религиозной сфере сосуществуют атеисты, материалисты, буддисты, люди различных вер, точек зрения, взглядов на мир, поражающих своим разнообразием, причем иные из них весьма необычны. Проповедники разных сект бродят по стране, собирая верующих буквально на пороге храма, можно найти даже материалистов, излагающих желающим свои взгляды, и брахманы — к их чести будет сказано — отнюдь не препятствуют этому.

Будда скончался в весьма зрелом возрасте. Был у меня приятель, видный американский ученый, который любил читать жизнеописание Будды. Ему нравилось все, кроме смерти Будды, из-за того, что тот не был распят. Что за дикая мысль! Почему человек такого величия должен погибнуть насильственной смертью? В Индии такая мысль не могла бы и появиться. Великий Будда исходил всю Индию вдоль и поперек, отрицая индусских богов и даже Бога вселенной, но спокойно дожил до глубокой старости. Будда прожил восемьдесят лет и успел полстраны обратить в свою веру.

Были в Индии и чарваки, проповедовавшие ужасные вещи, материализм такой вульгарности, который никто не решается открыто провозглашать даже в XIX веке.[155] Чарвакам никто не мешал распространять свои взгляды и в храмах, и в городах, где они проповедовали, что вся религия чушь, что Бога выдумали жрецы, что нет ни Бога, ни бессмертной души, а Веды написали жулики, дураки и демоны. Если душа бессмертна, говорили чарваки, то почему она не возвращается после смерти к покинутой жене и детям? Им казалось, будто душа и после смерти тела способна любить, желать вкусную еду и нарядную одежду. Однако никто не препятствовал чарвакам распространять эти мысли.

Индия всегда хранила великую идею религиозной свободы, а свобода есть непременное условие развития. Что не свободно, то не будет развиваться. Мысль о том, будто вы можете заставить развиваться других и помогать их развитию, вести и направлять их, оставляя за собой право на поучение, — чушь, вреднейшая ложь, которая задержала развитие миллионов людей на свете. Дайте людям свет свободы — единственную предпосылку для развития.

Индия допускала свободу в вопросах религии, поэтому даже сегодня мы обладаем громадной духовной силой. Вы пользуетесь такой свободой в общественных делах, поэтому ваше общество так превосходно организовано. Индия не распространила свободу на общественное развитие, и в результате наши социальные структуры очень стеснены. Запад не только лишал религиозную мысль свободы, он распространял свою веру огнем и мечом, и теперь религия занимает подчиненное положение в европейском мышлении. Нам, индийцам, необходимо разбить социальные оковы, вам — снять кандалы с религиозного прогресса. Тогда мы станем свидетелями блестящего развития человечества. Осознав, что развитие едино в духовном, моральном и социальном аспектах, мы обнаружим, что религия — в наиболее полном смысле этого слова — должна занять свое место и в общественной, и в повседневной жизни. Веданта помогает понять, что все науки есть различные проявления религиозности, как и все остальное, что существует на свете.

Мы видим, что предпосылкой для развития наук является свобода, но есть два научных течения: одно — материалистическое и отрицающее, а другое — позитивное и конструктивное. Интересно следить за тем, как два этих течения проявляют себя в жизни всех обществ. Стоит обнаружиться отрицательному явлению в обществе, как сразу находится группа людей, которые мстительно, а подчас и фанатично, осуждают его. Фанатики находятся в любом обществе, очень часто среди них бывает много женщин, женщины более импульсивны по природе. А любой фанатик, выступающий с осуждением чего-либо, непременно отыщет себе последователей. Ломать легко, всякий маньяк способен разрушить что угодно, вопрос в том, сумеет ли он строить потом. Иной раз фанатики могут принести и пользу, но, как правило, вреда от них бывает больше.

Социальные институты возникают не в один день, и перестраивать их нужно, изменяя первопричины. Допустим, проявилась в обществе отрицательная тенденция, но ее осуждением делу не помочь, нужно найти ее причину. Прежде всего отыскать причину, поработать над ней, а следствием станет изменение явления. Криками ничего не сделаешь, они могут лишь привести к еще большей беде.

Однако всегда находились и другие — люди с сочувствием в сердцах, с пониманием необходимости заглянуть в глубь явлений, люди, которых мы называем великими святыми. Надо помнить, что все великие учители приходили в этот мир с призывами не разрушать, а созидать. Их нередко встречали непониманием, принимая их терпимость за недостойный поиск компромисса с общественным мнением тех времен. Даже сейчас можно иногда услышать мнение, что великие учители были трусоваты и не осмеливались говорить и делать то, что считали правильным. Это не так. Фанатикам не понять беспредельную силу любви в сердцах великих мудрецов, рассматривавших как собственных детей всех живущих на свете. Они и были подлинными отцами, подлинными богами, исполненными сострадания и терпимости ко всем, они были готовы терпеть и прощать. Они знали, как должно развиваться человеческое сообщество, и терпеливо, медленно и уверенно лечили его пороки, не осуждая и не запугивая, но осторожно ведя людей шаг за шагом вперед. Такими были те, кто писал Упанишады. Им было отлично известно, насколько прежние представления о Боге не соответствуют сформировавшимся этическим идеям новых времен, им было отлично известно, что есть немалая доля истины в том, что говорят атеисты, целые самородки истины, но было им отлично известно и другое, что неудача постигнет всякого, кто попытается порвать связующую нить, кто попытается построить новое без фундамента.

Мы ничего не строим заново, мы только меняем местоположение, мы не можем получить ничего нового, мы только меняем угол зрения. Семя медленно и осторожно вырастает в дерево, нам нужно направлять энергию в сторону Истины, не создавать новые истины, но реализовать ту, что существует. Мудрецы древности не стали осуждать былые представления о божественном как не соответствующие изменившимся временам, но занялись выявлением реальности, которая содержалась в этих представлениях. Результатом их трудов сделалась философия веданты, а в древних богах, в монотеистическом владыке вселенной они отыскали идею более высокую, идею Безличного Абсолюта, они обнаружили единство в многообразии вселенной.

Кто видит в этом мире множеств Единство, кто в мире смерти находит Бесконечную жизнь, кто в мире бесчувственности и невежества открывает Единый светоч знания — тому дается вечное блаженство. Ему, и никому другому. Ему, и никому другому.